Через несколько минут Паня восседала за столом, держа на коленях дочку, что по пропорциям соответствовало двум сестренкам, играющим в «дочки-матери», пичкала Дусю конфетами и печеньем, приговаривая: «Дома, доча, такого не поешь», — рассказывала о своей судьбе.
Думаете, я знала, откуда у меня Митька взялся. Думала, это игра такая. Мне и было-то пятнадцать, когда родила. Нас в войну с матерью фрицы угнали. Мать умерла. Я по всему белу свету поездила, вот только ни одного языка не выучила. А вернулась в Петрополь с Митькой. Отец мой тогда женился, ребенка себе сделал, а от меня отказался. Говорит, жила без меня и дальше проживешь. Через год у меня Дуська родилась, а отец еённый жениться обещал, а у него, оказывается, жена и сын были. Ушел от меня. Вот я и осталась с двумя. Специальности — никакой. В школе два класса окончила. Детей много б еще родила, да узнала, как их на свет не пускать. Теперь — дворник. Площадь дали.
Осталова попросила Паню помогать ей в поддержании чистоты и порядка. Женщина охотно согласилась заявив: «Я вообще чистоплотная. А если что лежит, то пусть золото, а у меня медь, то мне чужого не надо». А получив приглашение являться с детьми, Паня, всхлипнув, повалилась на колени, преследуя отступающую в испуге Осталову. «Маленькая женщина глубоко несчастна», — заключила Софья, когда гостья исчезла.
«Ана Петровна милая!
Пожалуста выручети деньгами 2 рубля очень очень вас прошу и 2 рубля я вам должна за это все отмою полами так зарплату не получила всю удержали за квартеру и получила на руки 1р. 36 коп. а сейчас выписали Митьку и их нечем накормить хоть караул крычи пожалуста выручети не останусь в долгу
Можит что нужно постирать то в понидельник после работы приду только передайте Дуси
Ана Петровна не от кажите в любезности
Паня».
Паня приходит утром. Анны Петровны нет. Дима и Софья Алексеевна. «Я — голодная, — сообщает Паня. — С того утра ничего не ела». — «Поджарь себе картошки и поешь», — предлагает Осталова. Паня идет на кухню. Чистит картошку. Жарит. Возвращается с шипящей сковородкой. Ест. «Голодная», — безнадежно выговаривает Паня. «А ты еще пожарь», — улыбается Софья. Жарит. «Спасибо, Софья Алексеевна, — идет мыть сковородку Паня. — Теперь легче».
«Сережа, сбегай к Пане, а то наше дежурство, а она не приходит. Скажи, что я прошу ее к нам прийти», — попросила меня мама. Я отправился к Бедновым, которые живут во флигеле в глубине нашего двора. Звонка у Паниной двери нет, а когда я постучал, мне никто не открыл. Еще раз постучавшись, я решил, что никого нет, но потом подумал, что Паня, наверное, пьяная. Бывая подряд каждый день и не покидая нас до вечера, «маленькая женщина» вдруг пропадала. Все знали, что в эти дни у Бедновой — запой. Она пила много и папиросы из зубов не выпускала, жалуясь после на «толчки в сердце». Я вышел во двор. Подошел к окну Бедновых, которое вровень с землей. Перед окном — бачки с мусором. С пищевыми отходами. Когда я приблизил лицо к стеклу, то сразу понял, что за ним происходит. Увидел Паню, лежащую на своем, подобранном в нашем же дворе, диване. Юбка ее была задрана и почти закрывала лицо. На Бедновой лежал парень в одной тельняшке. Мне сжало горло будто веревкой. Оно! Оно! И была в этом удушье неизведанная сладость. И предчувствие. Я задохнулся на мгновение, а потом, дрожа, сел, прислонясь к мусорному баку, на землю у окна и не отрываясь смотрел на то, что, как в цветном сне, происходило в подвале.