Посмотри на себя, человек: как ты жалок, жалея себя, без конца вопрошая «за что?» Хочешь честный ответ? Обратись внутрь себя, и будь честен с собою, может, совесть твоя пробудится, и вместо жалоб покаяние ты к небесам вознесешь? И откроется небо тебе, и услышишь ты Зов, и увидишь ты Свет впереди, что осветит дорогу тебе, и Путь твой к духовной вершине. В этом светлом сиянии Любви Божества ты прозреешь, и окажется дно основанием, твердой землей, первой ступенью, от которой легко оттолкнешься и вверх устремишься. Так что встань и иди, даже если первый твой шаг на Пути будет болезненным и трудным. С каждым новым усилием — новую силу дает тебе Путь, два, три шага пройдешь — вдвое, втрое упрочится сила твоя; через сотню шагов станешь бодро шагать, через тысячу — Путь свой примешь в себя и в тебе воплотится он; тогда для человека другого (подобного тебе в твоем прошлом отчаянье) станешь ты Зовом Пути.
Мягкий голос позвал из уютного сна:
— Дарья, вставай, доча! Вставай, кромочка[1] моя!
Я открыла глаза. Передо мной в сумерках, разбавленных молоком зари, стояла Домна Федоровна:
— Здорово ночевала? Одевайся, пойдем.
— Слава Богу, — должный отклик на традиционное казачье приветствие стал для меня уже привычным. — А что так рано, Домна Федоровна? Дело какое-то есть?
— И дело, есть, и неча тебе дольше валяться. Ты же выспалась!
Это было правдой: сон улетел без остатка.
Я встала, оделась и уже направилась к рукомойнику во дворе (вообще-то в доме был водопровод, но мне нравилось умываться на улице: казалось, что колодезная вода, налитая с вечера и переночевавшая рядом с вином,[2] свежее и пахнет по-особому — росой и виноградными листьями). Но Домна Федоровна остановила меня:
— Не мешкай. Пошли, там помоешься.
Я была заинтригована. Куда это мы собрались на рассвете, не позавтракав и не умывшись?
Мы молча вышли из дома и, пройдя через баз[3] (знахарка впереди, я чуть сзади), повернули к темнеющему саду. Ветви черешен, усыпанные тяжелыми крупными ягодами, почти лежали на земле. Вынырнув из садового сумрака, мы оказались за хуторской околицей. Перед нами раскинулся бесконечный луг, над которым далеко и низко висело рубиновое солнце. Мы шли по узенькой стежке, едва заметной среди цветов и трав. Было зябко, хотя в утреннем воздухе не чувствовалось никакого движения ветра; только цветки на высоких стеблях — белые, сиреневые, желтые — легко раскачивались от наших шагов. Сонно пели сверчки; вдруг показалось, что к их голосам присоседился еще один, утренний, звонкий, веселый, как валдайский колокольчик.