Пленника? О, Кром, Владыка! Не стоило обманываться на этот счет. Он не был пленником, он был осужденным. И приговор уже привели в исполнение… За два дня, что он просидел в проклятом каземате, ему не дали и крошки хлеба! Он вообще никого не видел и не слышал, лишь изредка какая-то тварь ревела и бушевала где-то наверху, над его темницей. Все, что он помнил - быстрое круженье в водовороте у скал, обломок весла в руке, удар, погасивший сознание… Очнуться ему предстояло уже тут, в каменной мышеловке, нагому, безоружному, беспомощному. Он валялся на прелой соломе, а рядом стоял глиняный кувшин с водой - отнюдь не знак милосердия, а лишь способ продлить его муки.
Яростно вскрикнув, Конан попытался тряхнуть решетку, но безуспешно: железные прутья толщиной в три пальца были надежно заделаны в камень. Даже если б он стоял на земле, а не висел под сводчатым потолком камеры, с такой преградой не удалось бы справиться голыми руками. Тут нужен молот, мелькнуло у Конана в голове, большой кузнечный молот и зубило, да еще веревка, чтоб привязаться к решетке во время работы… Кром! О чем это он? Какой молот, какое зубило? У него были лишь тряпка на бедрах, кувшин, опустевший еще вчера, и охапка грязной соломы, провонявшей мочой.
Киммериец снова рванул решетку и взвыл - бешено, по-волчьи, как воют серые хищники голодной зимой на ледяных равнинах Асгарда. Крик его раскатился над темной водой, бушевавшей внизу, и сразу же сверху долетел ответный вопль, басистый и гулкий, полный неимоверной ярости. Несколько мгновений Конан прислушивался, жадно вдыхая свежий воздух, свободный от смрадных испарений темницы. Чей голос он слышал? Какую жуткую тварь держали в этой башне, пленником или стражем? Скорее, пленником - хоть вопль и не походил на человеческий, в нем слышались гнев и страдание. Возможно, союзник, собрат по заключению?.. Это удалось бы выяснить, если б он сумел выбраться наружу… С другой стороны, коли б он выбрался, зачем ему союзники? К Нергалу их!
Он спрыгнул вниз, на пол, покрытый изъеденными временем гранитными плитами, рассадив колено о шероховатый выступ. Бормоча проклятья, Конан вытер кровь, стряхнул багровые капли с ладони и, выбрав на ощупь клок соломы почище, прижал к царапине. Потом он уселся в углу, прислонившись голой спиной к влажноватому камню, опустил веки и задумался; лицо его было мрачным.
В камере размером пять на пять шагов воцарилась тишина. Кроме охапки гнилой соломы да пустого кувшина, тут было еще отверстие в полу - узкая дыра для слива нечистот, в которую не удалось бы просунуть и ступни. Другое отверстие, шириной в пару локтей, находилось посередине сводчатого потолка; будь у Конана копье он мог бы дотянуться до массивной плиты, перекрывавшей этот люк. Вероятно, через него осужденного и сбросили в камеру - к счастью, вниз ногами, иначе он рисковал бы очутиться на полу со сломанной шеей. В наружней стене, на высоте восьми локтей, в темнице имелось окно, забранное толстенной и частой решеткой; к нему Конан подбирался тогда, когда смрадный дух в каменном мешке становился невыносимым.