Во всяком случае, для Тихона, не вошедшего, а беззвучно проникшего в кабинет, эта натужно-умилительная сцена была явно не внове, — он с еле скрытой усмешкой ждал у порога, пока управитель в последний раз обрушит на клавиши свои толстые пальцы, унизанные перстнями.
Когда Фогель уронил голову на грудь и замер с закрытыми глазами, приказчик кашлянул фистулой и произнес:
— С добрым утречком вас, Карла Иваныч! Желаем здравия-с...
Немец повернулся на голос с явным неудовольствием:
— А-а, Тихон. Здравствуй. С докладом?..
— Точно так. В заводе все по уряду идет: за ночь плавку выдали, с утра, помолившись, новый молот пустили...
— А народ новоприписанный?
— Да пока в послушании пребывает. Самые-то буяны — Антипа Рябых с сыновьями — поутихли вроде, как вашим благородьем к ним снисхождение было явлено. А особо — как женщин, с ними в скит бегавших, без стражи велено содержать. Видно, поопасываются, что милость ваша отнимется, ежели что...
— Да, ты распорядился, чтобы матери Ивана и этой его невесте, Анне, работу почище подыскали?
— Так в заводе-то все грязь да копоть... — нерешительно начал Тихон.
— Тогда пусть в конторе да у меня прибираются, — распорядился Фогель и на минуту задумался. — Нет, лучше так: ту, что постарше, поопытнее — на кухню. Кержачки, я слышал, хорошие стряпухи.
— Истинная правда-с! — Приказчик закатил глаза и прицокнул языком.
— А другая пусть в комнатах убирает...
Играя новую пьесу, управитель вдруг почувствовал какое-то стеснение, спина его напряглась, пальцы как бы потеряли гибкость, инструмент зазвучал суше. Фогель обернулся. Дверь была приотворена, и он увидел миловидную белокурую девушку в блекло-синем сарафане. Позабыв о работе, она стояла с тряпкой в руке и смотрела на управителя. Встретившись с ним глазами, вспыхнула и от неожиданности уронила тряпку в деревянный ушат с водой.
Фогель с минуту остолбенело смотрел на девушку, а та, словно онемев под его взглядом, не двигаясь с места, теребила косу, уставившись в пол. Потом немец снова повернулся к клавикорду и воззрился на миниатюру. Изображенная на портрете женщина была поразительно похожа на ту, что стояла в дверях зала.
— Тебе нравится сей менуэт? — не оглядываясь, спросил управитель каким-то странным петушиным голосом. — Это великий Гендель.
И, не дожидаясь ответа, вновь ударил по клавишам. Музыка полилась мощной волной, казалось, небольшой зал переполнился ею до краев. А Фогель все гремел на клавикорде, словно желая достичь предела его звучания. И вдруг откинулся на табурете, упершись руками в крышку инструмента.