— Нет, во-он аптека на углу.
— Так давайте я схожу, — вызвался Дмитрий.
— Шесть штук купите, пожалуйста. Я в шестой квартире живу, на последнем этаже. Звонок Пылаевых.
Аптекарша выловила маленьким сачком — проволочной рамкой с куском капрона явно от колготки, коричневых пиявок и бросила в банку. Кольчатые, судорожно извиваясь, толчками закружились за стеклом, то скрываясь, то появляясь из-за бумажного абрикоса.
Зенцов зашел в обоссанное во всех измерениях парадное с высоким сводчатым потолком и поднялся по истертым ступеням на последнюю площадку. На этаже было всего две квартиры. По величию двустворчатых дверей в полтора, не меньше, зенцовских роста, покрытых в добрую сотню слоев краски, Дима понял, что за ними — знаменитая петербургская коммунальная квартира, бывшее роскошное жилье какого-нибудь профессора Шрайбмана. Антикварный звонок Пылаевых напоминал велосипедный: повернешь, как бы заводя круглый будильник, ключик в потускневшей серебристой чашечке, и в глубине квартиры раздастся пропитое бряцанье. Девушка открыла половину двери в ту же секунду.
Провела Зенцова по скрипучему исшарканному паркету в невообразимую даль, табулированную верстовыми столбами элктросчетчиков и войлочных юрт пальто возле каждой из несчитанных комнат, и остановилась у приоткрытой белой низенькой дверцы. Взяв из рук Зенцова банку, девушка спросила:
— Вас как зовут?
— Дима.
— А меня — Юля.
Зенцов принялся расшнуровывать ботинки, мучительно вспоминая, хороши ли и свежи ли на нем носки. Носки оказались хороши, свежи, и Дмитрий с достоинством вошел в комнату.
Бабушка Юли, весьма импозантого и крепкого вида Зоя Леонтьевна, лежала на оттоманке(кажется, эта мебель так называется) с откинутыми валиками. Пошурудив в банке пинцетом, Юля ловко и безбоязненно приставила к вискам женщины жадно блестевших пиявок и села на край одеяла:
— Подождешь? Это недолго.
Зенцов кивнул и в ужасе отвел глаза. «Медуза Горгона», — пришло ему в голову при воспоминании о скорбном лице в обрамлении шевелящихся щупалец.
Тем временем Юля аккуратно согнула бабушкину руку в локте и приложила еще одну пиявку к морщинке сгиба. Пиявка мгновенно присосалась и стала пухнуть, наливаясь кровью, на глазах. Зенцов неожиданно вспомнил — надо же, он и не представлял, что это событие все еще хранится у него в памяти, ведь двадцать лет прошло. Вспомнил себя в детском саду. Дружок по группе, маявшийся на соседней приставленной кроватке бездельем на тихом часе, придвинулся к Димке и прошептал: «Знаешь, у девчонок писька какая?». Зенцов, полагавший, что она — писька, ничем не отличается от его, зенцовской, удивленно помотал головой. Дружок выпрастал из-под одеяла руку, согнул ее в локте и сжал сгиб большим и средним пальцами, так что образовался пышный и толстенький бугорок, напоминающий сжатые губы. «У девчонок письки нет, у них спереди тоже попа», — авторитетно заявил опытный дружок, оставив Зенцова в полном смятении. Залегши под одеяло, Димка до конца тихого часа сжимал свой локоть, переваривая неожиднную информацию. Во время полдника, когда сидевшая с ним за одним столом вредная девчонка как всегда принялась исподтишка лягать Зенцова, он сделал зверское лицо и, согнув руку в локте, громким шопотом выкрикнул: «А у тебя писька вот такая!». Девчонка покраснела и прекратила пинаться.