Несоответствие реальности идеализму было курьёзным, наша дипломатия на конгрессах не раз делалась предметом откровенных насмешек. И не замечать этого было нельзя. «У России два союзника – её армия и ее флот». Союзников, положим, и ранее было не густо; случайно ли, однако, именно царствование Александра III родило пессимистический афоризм? И не перепутаны ли в нём следствие с причиной? Политику европейской державы России невозможно было не учитывать в общем концерте. Теперь такой политики попросту не существовало. И лишь с материальной мощью новоявленной Порты не считаться было нельзя.
Два вопроса внутренней политики, внутренней жизни были решающими, национальный и крестьянский; именно их неразрешимость сделалась вскоре главной причиной гибели страны. При этом суть второго вопроса была вовсе не в земельной собственности: дворянские владения быстро таяли, и потребность в их переделе всё более превращалась в лишь психологический феномен. А вот психология основной массы крестьянства трагической для России проблемой действительно была: страшным наследием крепостного права было социальное иждивенчество, отсутствие у половины страны начальных представлений о гражданских обязанностях и правах.
И николаевское правительство понимало проблему, неутомимый Киселёв четверть века приучал к самостоятельности государственных крестьян. Итог был неутешителен: подопечные завидовали крепостным собратьям, помещики же издевательски говорили министру: его эксперименты в глазах мужика – наглядная агитация за крепостное право. (Ну, правда, народолюбивый Глеб Успенский считал всё-таки стремящейся к самостоятельности аж пятую часть деревенского населения…) Но как бы то ни было, а работа шла. Не очень эффектная, но, пожалуй, необходимейшая из реформаторских работ: её неудача с гарантией топила любые итоги остальных преобразований.
В «русском царстве» Александра III о такой работе не приходилось и говорить: «чёрный народ» мыслился этакой благой, с общинно-«соборным» разумом, псевдомистической массой. Если слово «разум» вообще уместно, скорее речь шла о невнятном нутряном чувстве, благочестиво обращённом на Царя. Это была трудно формулируемая, но законченная, интуитивно ясная ценностная система, в носителе индивидуального сознания она справедливо чуяла инородца, врага. Ставка на «богоносца» оказалась не такой уж утопичной: она мощно обыдляла народ. И ранее на окраинах бывали острые конфликты, и ранее «народность» формально декларировалась в уваровской триаде. Но именно окончательное растление «чернонародием» не могло не перерасти в погромщину, это быстро подтвердили события на юге страны.