Такие вот анекдоты. В первом перед нами педантичный прусский офицер – образ, никогда не вызывавший всенародных симпатий. А в последних – добродушный, властный хозяин. Перед ним – явные преступники? Ну и наплевать: п-шли, свиньи, отсюда вон!
Симпатично. Но боком выйдет купецкая стилистика из пьес Островского. Когда совсем уж не добродушные хозяева выйдут в России в цари…
Что там дальше идёт в нашем списке? Идеология? Ну, этот – определяющий – вопрос мы оставим под конец. А пока поговорим вкратце о новой внутренней и внешней политике. Бросая взгляд на на внешнюю, остановим его на двух важнейших её вопросах.
Первый из них – переориентация с Германии на Антанту. Пагубность её очевидна: без неё не было бы по-видимому в XX веке ни российских, ни мировых катастроф. Кто, интересно, и как стал бы раскачивать – внешне ли, изнутри – монолит сильнейших консервативных государств Европы? И очевидность эту признают и ярые апологеты Александра III. Но пытаются смягчить оценку роковой ошибки: сыграли роль личные антипатии царя, да и сами немецкие властители порой вели себя с нами мерзко… Что ж, и до этого всякое бывало; да только основной наш имперский вектор был связан с Германией кардинально. И пока императоры понимали это – убийственный стратегический союз с Антантой был для России исключён.
А второй решающий вопрос внешней политики – панславистский.
«Славянство не должно возбуждать в нас никакого сочувствия. Оно само по себе, а мы сами по себе… Мы без него устроили своё государство… а оно не успело ничего создать и теперь окончило своё историческое существование». Так, вполне однозначно, смотрело николаевское правительство на проблему всеславянского единения. И это был истинно-римский подход. «Друг римского народа» – был высший титул, даруемый первой европейской империей народам «внешним». Друг был обязан поддерживать империю в её начинаниях – и сам при этом всегда мог рассчитывать на её помощь и силу. И если бы римлянину сказали, что друзей следует выбирать по их произношению и цвету волос, он наверняка просто не понял бы этого.
Но уже при Александре II здравая политика сменяется славянобесием. «Мы устроили своё государство» – теперь мы с дубиной национализма приступили к разрушению его. И следующее царствование сделало панславистское разрушительство уже необратимым. Нужды нет, что идеологический конструкт не имел и отдалённого отношения к реальности: ориентация балканских «братушек» была откровенно проевропейской, от России они открещивались как могли. Но, разумеется, не от огромной русской помощи… Впрочем, славянское единение находило отклик в балканских сердцах. Спор шёл о мелочах: Великой Сербии или Великой Болгарии надлежит единение возглавить. Поскольку силы братушек оказались равными, сменившие османское иго кровопролитные войны не дали ответа на волнующий вопрос.