Филофей поднимал важные, но вполне традиционные вопросы, в его проповедях не было ничего нового. Они и прошли почти незамеченными. Мы так и не знаем, дошли ли они до высокопоставленных адресатов. Вспоминали их иногда книжники – узкая каста людей, обречённых читать и цитировать друг друга. В иных кругах о посланиях Филофея к XVIII веку никто уже и не вспоминал.
Бум начался полтора века спустя. В 1860-е послания Филофея усиленно печатает «Православный Собеседник». То в выдержках, то полностью… На долю старца выпадает неожиданный интерес, им уже занимаются Пыпин и Соловьёв, Голубинский, Ключевский… «Учение», неожиданно обнаруженное петербургской профессурой у старца, раскручивается, вскоре оно уже – предмет вдохновенной литературы, главный образ философской публицистики эпохи реформ.
Что общего между славянобесием Данилевского – и «чистым» расовым русизмом? И евразийством (оно тоже проклюнулось именно в эту эпоху)? Следует ли бежать в затерянную средь болот филофееву келью? Иль стремиться, во главе всеславянского братства, в светлое будущее, к власти над миром? Кажется, любая из таких теорий в корне противоречит всем остальным. Но их прочно цементировала «дружба против». Вместе они тащили страну от Европы; вместе зашвырнули её в «Русское царство». Не мифическое – реальное. Но обречённое на скорую бесславную смерть.
В эпоху Александра Второго в России схлестнулись две силы. Конкретная, вещественная: издавались законы, отменялась цензура, перестраивалась система общественных отношений. А на другой стороне была … духовность. Образность и концептуальность, причудливые построения, фантастично смыкающие будущее с прошлым. И – идеи, перераставшие в мощную, завораживающую своей силой систему. Реформаторы без боя отдали область идей своим врагам. Область идеологии – не будем бояться этого слова.
На что, в принципе, способно реформаторство в этой области? Возможна ли вообще конструктивная, увлекающая за собой идеология реформизма? Отложим этот основной вопрос. Для темы этой нашей статьи важно другое: реформаторы даже и не пытались такую идеологию искать. И победа грядущего «Русского Царства» этим была предрешена.
Эту предрешенность чувствовали, конечно, люди реформаторской эпохи. Убийство Александра оказалось лишь детонатором: накопленная энергия протеста тотчас взорвалась. «Мученическая кончина Государя … спасла блестящее царствование от бесславного и унизительного финала», – констатировал один из близких помощников покойного царя.