Старый Флоуз весь трепетал, когда читал эту историю; как трепетал он и от баллады, сочиненной еще одним из Флоузов и с тех пор жившей в крови всех членов рода. Менестрель Флоуз был знаменит своими песнями; старый Флоуз поймал себя на том, что почти непроизвольно начал читать вслух первые четверостишия его «Баллады о члене, влезшем насухо», которую Менестрель писал по распоряжению властей, сидя в Элсдоне у позорного столба и ожидая казни через повешение, волочение за конем и четвертование сразу за то, что он по ошибке забрался в постель к леди Флер, супруге сэра Освальда Кэлейтона, в тот момент, когда этот благородный лорд сам был не только в той же постели, но и в леди Флер. Неожиданное вторжение в такое мгновение Менестреля Флоуза в сэра Освальда вызвало реакцию, которую все знакомые с этим явлением называют «собачьей связкой», и потребовались объединенные усилия семи слуг, чтобы оторвать сэра Освальда от леди Флер, а потом – услуги местного парикмахера, бывшего по совместительству и хирургом, чтобы отсоединить друг от друга сэра Освальда и его Менестреля. Евнух Флоуз, как его стали после этого называть, отправился на казнь в довольно-таки бодром настроении и с песней в сердце:
Повесьте за ноги меня, Чтоб видеть мог весь свет, К чему приводит голова, Коли ума в ней нет. Когда в постель я залезал, Не разум двигал мной. Меня за наслажденьем гнал Тот, кто обрел покой. Я должен был сообразить, Что никогда от Флер Не может потом так разить, Конюшней и дерьмом. Она так пахла чистотой, Когда меня ждала. И влага у нее меж ног Манила и влекла. От сэра ж Освальда несло Так, что тянуло рвать. Сухой вонючий зад его Колом бы мне продрать! Казните нынче вы меня? Что ж, действуйте быстрей, Ну, а пока не собрались, Верните мне мой член. Он заду сэра-ни к чему. И мне уж не вложить Ни в сушь его, ни в мокроту, Но – хочется отлить!
Старый Флоуз считал эту поэму несколько сырой, недоработанной, но все же способной взбодрить и согреть душу. Он хорошо понимал, что должен был чувствовать Менестрель: его собственный простатит в последнее время здорово досаждал ему. Но самое большое удовольствие доставляла старику суровая веселость этой и других баллад Менестреля. Флоузы могли быть – да и бывали на самом деле – ворами и грабителями, головорезами и болотными разбойниками, и даже святыми и епископами. Однако каково бы ни было их призвание и чем бы они ни занимались, Флоузы неизменно смеялись над ударами судьбы, над происками врагов и нечистой силы, и их религией всегда было не столько христианство, сколько личная честь и достоинство. Назвать кого-нибудь из Флоузов лжецом значило для обидчика умереть на месте или оказаться вынужденным вести потом борьбу не на жизнь, а на смерть вплоть до самой своей кончины, Флоуз, который дрогнул бы перед лицом невзгод, тем самым ставил бы себя, как гласит старая поговорка, в положение изгоя без дома и имени.