Записалось двадцать пять человек — немало.
— Дело сделано, — говорит председатель сельсовета, — обедать пошли.
А мне не до еды. Разобраться надо, что за люди попали в отряд. Остался я, документы изучаю — кто есть кто? Сижу один. Уж смеркаться стало. Вдруг стук в окошко.
— Заходи! — кричу.
Вскоре дверь приоткрылась, в кабинет несмело вошел парень. Красивый такой, стройный, а лицо у него то покраснеет от волнения, то побледнеет.
— Я в отряд хочу...
Взглянул я на парня повнимательнее — здоровый малый, смелый, видно, глаза блестят, такой не побоится пули, первый в схватку ринется. Только почему же нет его среди названных мне людей? Забыли про него? Не похоже. Но со всеми я уже повидался.
— Как зовут тебя?
— Джумалиев Абдулла...
— Комсомолец?
Потупился парень, голову опустил:
— Не приняли...
— Что так?
— Дядя мой у басмачей одиннадцать лет работает...
— Дядя?
Парень кивнул:
— Кузнец он... Его, говорят, насильно увезли... А меня в комсомол не принимают. Разве может быть в комсомоле родственник басмача? А я дядю и в глаза не видел, не знаю совсем.
— Дядю твоего как зовут?
— Дердеш-мерген зовут.
— Слышал. Знаю, что насильно бедняка в банду увезли. А сейчас где он?
— Люди говорят; будто где-то на нашей стороне прячется. А мать твердит — не может этого быть...
— Ты садись, садись, Абдулла. По порядку расскажи.
Парень неловко присел на край стула, совсем не привычной для него мебели, поерзал, устраиваясь.
— Так что же мать говорит?
— Моя мать и жена Дердеш-мергена не верят, будто он где-то здесь находится. Не хотят верить.
— Не хотят верить?
— Перешел бы он границу — обязательно появился бы дома. Сыновей увидеть постарался. Когда его утащили басмачи, не родились еще его сыновья. Совсем не видел он их. И если бы оказался в здешних краях, непременно пришел их проведать. Одиннадцать лет он в разлуке с родными. Вот поэтому моя мать и жена Дердеш-мергена не верят, будто он где-то здесь.
Глаза Абдуллы были чисты и ясны, не мог врать человек с таким взглядом. Много к тому времени довелось повидать мне разных людей, сотни пар глаз смотрели на меня, пытаясь прочитать по моему виду, верю я им или нет. Разные то были глаза и взгляды разные — узкие щелочки, утонувшие в жирных щеках; холодные и немигающие, словно змеиные; мутноватые от ненависти; тупые и испуганные — у обманутых и оболганных... Сколько глаз!
И еще: когда на карту поставлены жизнь и свобода, очень редко кто из людей может или умеет притворяться. А когда, где и у кого молодой парень, бедняк мог бы научиться так нагло лгать?
— Как же так получилось, что своего дядю ты не знаешь? — все-таки спросил я. — Когда его увезли, тебе шесть лет было...