Было тихо, все переговаривались вполголоса, точно перед началом торжественного акта. В лаборатории неожиданно очутились Игнат Николаевич с сыном и отцом, Виктор Терентьич Вагин, еще какие-то незнакомые мне люди. И у всех были ожидающе-праздничные лица. Я поняла: вот одна из тех минут, для которых и существует лаборатория.
Яков Борисыч говорил Вагину:
— Ну, и вас поздравить будет можно? — Его мягкое, бабье лицо хитро морщилось, он округло поводил руками.
Вагин, как-то подозрительно поглядывая на него, — как и я, он, наверно, не мог понять, каким же глазом смотрит на него Яков Борисыч, — слегка усмехнулся:
— Наше дело маленькое: нарастить мясо на скелет! — Он пристально посмотрел на меня, протянул руку: — Привет, Танечка! — И задержал ее, как обычно, чуть дольше, чем полагается, договорил многозначительно: — Наш общий знакомый сегодня на коне! — В словах этих была доля зависти к успеху Анатолия.
Вдруг опять стало тихо: по проходу между стендами неторопливо шел Снигирев, сутулый, узкоплечий, наголо бритый и с такими мохнатыми и черными бровями, что они казались наклеенными, как у ряженого. Я никак не могла привыкнуть к его виду: круглая голова его казалась несоразмерно большой по сравнению с телом. Морщинистое, загорелое лицо выглядело всегда чуть утомленным, темные и запавшие под выпуклым лбом глаза рассеянно перебегали с предмета на предмет, словно Снигирев, не совсем ясно представляя себе, что вокруг него делается, досадливо старался сосредоточиться на чем-то своем, главном.
В лаборатории у нас он бывал очень редко и всегда точно мимоходом. То здоровался за руку с каждым, подробно расспрашивал о всяких пустяках, которые его совершенно не касались, то молча проходил к столу Анатолия, кивая всем на ходу. И чем-то напоминал Якова Борисыча: разговаривая с кем-нибудь, ответы выслушивал как бы безразлично, рассеянно, и тоже было трудно понять, к кому как он относится.
Его уважали, даже боялись. Лицо Анатолия в его присутствии делалось всегда взволнованно-настороженным, все в лаборатории замолкали, смотрели на Снигирева, торопясь, отвечали ему невпопад, а он, одинаково ровный со всеми, будто не замечал этого. За глаза в лаборатории взахлеб восхищались работами Снигирева, его учебниками, по которым учились еще в институте. Кузьма Михайлович за обедом как- то сказал:
— Филипп Филиппыч настоящий ученый, от него наукой так за версту и пахнет.
И сейчас Снигирев, ни разу не взглянув на головку элеватора, на людей, возившихся вокруг нее, первым поздоровался с Николаем Ильичом, даже улыбнулся. А тот неожиданно сказал: