— Покайтесь, грешники! — заорал нелюдь.
Руки гоблина тряслись. Глаза бешено вращались. Кошачий череп дергался подобно детской погремушке.
— Суть ваша — грех! Тьма пропитала души! Жадность и алчность захватили разум. Гордыня страшная объяла сердце, а похоть — чресла. Опомнитесь, твари низменные! Вспомните о пламени сжигающем, об огне адском, что болью грехи выжигает. Покайтесь перед теми, кому недодали, кого обидели, осиротили, обескровили. Ибо час расплаты близок. Уже слышится повсюду яростный вой! Горят трубы ангельские!
На миг в трактире воцарилась мертвая тишина, а затем зал взорвался от хохота!
— Ну, ты даешь, старый Хрыч, — рассмеялся гоблин у стойки, — на вот, остуди «трубы ангельские».
Хмыкнув, нелюдь бросил к ногам горе-проповедника медную монетку. Остальные посетители мигом подтянулись. Жупель не остался в стороне, довольно улыбаясь, контрабандист швырнул два медяка. Равнодушными к речи остались только орк-вышибала да владелец заведения.
Гоблин поспешно упрятал молитвенник, бросился на колени и принялся собирать деньги. Получалось у него плохо. Монетки прыгали в трясущихся руках, проскальзывая между кривыми пальцами.
— Помоги, Боже, помоги, — причитал нелюдь.
То ли Светлый Владыка и впрямь решил на миг бросить все свои дела, забыв про войны, мор, козни еретиков, мучения святых и прочие беды, дабы помочь несчастному гоблину, то ли тот сам, при упоминании Святого Имени Его, нашел в себе необходимые силы, но вскоре все монеты оказались собраны.
Стремясь не рассыпать добычу, нелюдь поспешил к стойке.
— Три стопки кваказябки! — потребовал гоблин.
Трактирщик тоскливо крякнул, видимо, правоверный посетитель успел ему порядком поднадоесть, однако, потянулся к бутылке с вожделенной выпивкой. Не потрудившись взять чистый стакан, Хрюндук заполнил кваказябкой собственную недопитую стопку и протянул её гостю. Гоблин с всё ещё трясущимися руками принял сосуд и, умудрившись не расплескать, залпом выпил.
— Ещё! — потребовал гоблин.
Стопка заново наполнилась, и тут же по новой опустела. «Проповеднику» чуть полегчало. Лицо стало менее бледным, руки перестали трястись, но взгляд остался таким же безумным.
— Закусь хоть закажи! — пробурчал Хрюндук.
— Что же тебе, грешник, жалко до ближнего твоего куска хлеба!? — воззвал гоблин, — когда в могиле сырой и холодной черви могильные будут выедать глаза бренного тела твоего, разве не захочет тогда душа твоя, томящаяся в огне, спастись?
Глаз трактирщика задергался.
— Подавись, скотина! — сказал он и поставил на стол плошку, заполненную какой-то мутно-серой гадостью, — всё равно выбрасывать.