В окнах мелькали физиономии уже не гуляющих, а прячущихся гостей.
Забросав в грузовик жалкие пожитки, я взял здоровенный дедушкин портрет, почему-то висевший у нас на самом видном месте, и вернул его оригиналу, вышибив двойную раму в окне. Я уезжал с того места, в котором родился, с места, в котором выжил, в котором вырос, с места, в котором потерял отца, деда и бабушку… Уезжал оттуда, где покалечили мать и мою душу. С места, где меня любил один-единственный человек — презираемая мною, непонятая женщина. Уезжал оттуда, где не любил никого. Это было прощание с детством. Меня никто не делал ни жестоким, ни злым. Я не попал ни под чье влияние. Я попросту никому не был нужен.
В этот же день вечером нас принимала коммуналка и тихонькая, всеми любимая и уважаемая инфантильная бабушка. Она все поняла с первых слов, тихонечко поохала. День был воскресный, и забивающие козла соседи дружно ринулись помогать нам разгружаться. Их удивила скромность скарба, мужчин еще более удивила привлекательность моей мамы. Ну, а молодое поколение радостно, но, как и положено, настороженно воспринимало меня.
Коммуналка оказалась действительно потрясающей вещью: длиннющий коридор, с левой и правой сторон двери махоньких комнатушек, в которых ухитрялись размещаться чуть ли не по двадцать человек. В конце этого коридора была небольшая кухня и туалет с ванной.
Может быть, где-то и были дружные коммуналки. Сейчас очень часто и с удивлением я натыкаюсь на телепередачи, где какой-нибудь сумасшедший старикашка или старушка сетуют, буквально плачут, что живут они одиноко и даже не знают, как зовут соседей. И, горестно вздыхая, вспоминают, как все дружили, как все вместе праздновали… Может быть, я не прав, мне ли судить? Может быть, где-то и были когда-то такие волшебные чудо-коммуналки? Но для меня коммуналка и гражданская война — абсолютно одинаковые понятия. Я бы вообще, прежде чем выпускать в жизнь школьника, посылал его на практику на пару месяцев в коммуналку. Там становишься мудрецом. Одним словом, пожив в коммуналке, начинаешь искренне и неподдельно завидовать знаменитому герою Даниэля Дефо.
Но пока мне было не до проблем коммуналки. Нужно устраиваться на работу. И пошло бесконечное добывание справок о том, что у меня действительно тяжелое положение в семье. И еще одну справку, где я клятвенно заверял горисполком, что буду учиться в вечерней школе рабочей молодежи.
Все добыв, я устроился учеником мастера КИПа, а проще — слесарем по ремонту весов. Вот тогда и начались настоящие премудрости жизни. Я ходил по вызовам ремонтировать большие стационарные весы в столовых, ресторанах и кафе, где первым делом, когда приходил такого рода мастер, ему подносили стакан, наполненный далеко не лимонадом. Весовщики были ценными людьми, их всегда ждали с нетерпением и страшно любили. А тут еще был молоденький и злющий. Таких любили особенно. Еще я успешно поступил в школу рабочей молодежи, а проще — в вечернюю школу. В моем аттестате о среднем образовании должно было теперь значиться не десять, как у всех нормальных людей, а целых одиннадцать классов. Школа меня устраивала вполне. Там умоляли появляться хотя бы раз в две недели. Проявляющийся один раз в неделю — это уже отличник. И что самое прискорбное, эта шкода дала мне первую безумную любовь. Я влюбился как сумасшедший. Даже удивляюсь, как не погиб от этой любви. Она действительно была удивительной.