А что ты так удивляешься? — усмехнулась она. "Неужели?" — пронеслось у меня в голове.
Интересно, может, ты не помнишь, как меня зовут? Конечно, я не помнил.
Ну хорошо, — покачала снова она головой. — Скажи еще, что между нами ничего не было.
Послушай… — пробормотал я.
Маша, — подсказала она.
Ага, Маша, — подтвердил я. Компрессорщик действительно ничего не помнил. Как ей объяснить то, что было пережито. Ах, как стыдно! Она захохотала громко и искренне.
Бедненький, — ее рука погладила меня по волосам. — Ты действительно какой-то странный. Верю, что ничего не помнишь. А знаешь, я самая красивая и лучше меня нет никого на свете!
Да ну? — удивился я.
Точно, — подтвердила она. — И еще ты меня очень любишь.
Ничего себе…
— Да-да, повторяю твои слова. Так вот, радость моя, глотай еще — и проваливай отсюда.
Разве мог я так просто уйти?..
Прошло немного времени, и, совсем расквасившись, шмыгая мокрым от слез носом, положив голову на мою грудь, она просила остаться навсегда. И я остался. На целых два дня. На третий день, прощаясь со мной, она благодарила сквозь слезы за эти два дня. Так благодарит наказанный ребенок, который не верит, что его простили.
Ты ведь еще придешь? — зная, что нет, спросила она.
Конечно, приду, — зная, что нет, ответил я.
"Нельзя, — говорил я себе, — нельзя слишком расслабляться. Ибо высшая мягкость порождает жесткость, от которой страдают окружающие". Мне хотелось развернуться и снова нырнуть в белую постель. Ну, а что потом? И, махнув рукой, я простился с ней, превратившись снова в бывшего компрессорщика без компрессора и видов на будущее.
Вот она, остановка. Зеленая трава и оставшееся под лавкой одно большое красное яблоко.
Вот и случилось то, чего очень хотелось и чего нельзя было делать. Я зажил семейной жизнью, все отдаляясь и отдаляясь от Учителя, от Общины и мастерства. Моя мама торжественно вручила нам ключи от старой бабушкиной квартиры. Родители жены (женой она должна была стать официально в семнадцать лет, но любовь победила все), родители жены подбросили несколько стульев, немного постельного белья, чего-то там еще, и мы дружно зажили.
После сумасшедших ночей — бессонных, в которых присутствовали и Школа, и любовь, — сонная, заинтересовавшаяся моими знаниями, любимая жена убегала в свою школу изучать премудрости девятого класса. Школьница и жена. Просто женой ей не дали стать. Тогда так было нельзя. Гордая, счастливая и уставшая — но жена!
Все-таки как тяжело вспоминать то, что было более чем семнадцать лет назад. Я диктую, а моя вечная жена пишет и делает вид, что совсем не плачет. Это, наверное, просто сдуревший весенний комар залетел ей в глаз.