— По-ни-маю, — с расстановкой сказал Бликс. — Она не может не узнать о том, что война была… По-ни-маю… Я готов поклясться, что она отправилась в Каперну. Чувство вины, понимаете? Ее ведет чувство вины за свое счастье. Оно не может не привести ее туда. Во всяком случае, эту версию надо будет проверить первым делом. Можем отправиться туда прямо сейчас — я без машины, но здесь есть бюро по найму автомобилей… Кстати, ваша жена водит машину?
— Да, вполне уверенно. Она вообще удивительным образом ладит с техникой. Как будто любой механизм для нее — любимая игрушка. Она в юности делала игрушки, помогала отцу.
— Послушайте, Хин… Господин Хин… Да, спасибо большое за ваш глинтвейн. Я не хотела бы вас обидеть, но мне хочется сделать вам подарок. Просто это слишком неожиданно, а подарок может показаться вам дорогим, иногда люди на это обижаются.
— Сроду не обижался на подарки! Дарите мне хоть весь мир, я с радостью приму!
Она вынула чековую книжку и, прикрыв страницу ладонью, заполнила чек.
— Это на предъявителя, господин Хин. Чтобы вы купили новый барк. Или что там нужно для вашего будущего цеха. Собственно, это все равно. Вы здесь делаете замечательное дело. Вы не обидитесь? Я объясню, — она торопилась, не давая ему вставить слово, — я сама очень внезапно, думаю, вы понимаете, каким образом, стала богатой — я вышла замуж. Это был брак по любви, я даже поначалу не поняла, что мой муж богат, воспринимала все как должное — пока не осознала, что это было просто везение, слепое везение, чудовищное везение — и ничего больше. И я ничем этого не заслужила. Везение. Понимаете? И единственное, чем я могу отблагодарить судьбу за ее дары, — это облегчить ей работу.
— Самые щедрые чаевые за экскурсию, которые получал кто-либо! — молодо расхохотался Хин. — Благодарю вас сердечно, дорогая! Барк или засольные чаны — уж что-то да будет!
Она медленно поднялась из-за стола.
— Мне, наверное, пора, господин Хин.
— Я вас провожу до авто. И осторожнее, пожалуйста, за рулем после глинтвейна. Я по глупости сделал обычной крепости, а надо было вам послабее.
Он вернулся в трактир, оставив дверь открытой. Пепельное полотно света легло на темные плиты пола. Аромат глинтвейна тянулся из ее недопитого стакана, стоявшего ровно на том столе (и с той же стороны), за которым любил некогда сиживать угольщик Филипп. «Он врет. Его отец тоже врал; врала и мать. Такая порода…» — давние слова угольщика прозвучали так ясно, что Меннерс покосился на освещенные портреты Ассоль, словно голос раздался оттуда. «Вельбот проклятый! Много ты знаешь о нашей породе!.. Вот возьму и в самом деле открою музей и скуплю туда всю твою мазню! На эти вот самые деньги!» — Хин пристукнул кулаком по чеку. Тонкая подпись казалась овеществленной линией полета ласточки. Он, щурясь, прочел и расшифровку. Усмехнулся.