Дедушка, хотя теперь он выглядел просто немолодым мужчиной в хорошей спортивной форме, со своей тросточкой творил чудеса. Громила мог одним ударом перерубить ее пополам вместе с дедом, но этого не происходило. Каждый раз его меч проходил вскользь, не причиняя ни трости, ни деду ни малейшего вреда. Это приводило верзилу в состояние крайней озлобленности, но пока он держал себя в руках. Интересно, как долго он так продержится?
Дедушка тем временем не стоял на месте. Пока громила замахивался, тросточка мелькала с быстротой змеиного языка, тыча громилу в разные чувствительные, а также унизительные места. Это не могло не возыметь своего действия и в конце концов громила потерял голову и обезумев бросился на дедушку.
Трость в руках деда неожиданно приобрела блеск стали, а дедушка, неуловимо сместившись в сторону, наискось перечеркнул громилу. Тот по инерции пробежал несколько шагов, а потом упал на колени. С выражением крайнего недоумения он выронил меч и протянул руки к своей шее. Но ничего не успел сделать. Голова, сохраняя выражение недоумения, наклонилась набок и гулко ударилась о мостовую. Громила, все также держа руки у шеи, неловко, как мешок с картошкой, повалился на дорогу и остался лежать.
Я был в шоке. Уже в который раз за последние десять минут.
Дедушка, канотье которого в пылу схватки даже не сбилось с изначального залихватского угла, повернулся ко мне и подошел, опираясь на трость, снова ставшей простой деревяшкой.
- Ну что, сынок? - Он оказался выше меня ростом, хотя поначалу казался чуть не в половину ниже. - Каково? То ли еще будет! Если доживешь, конечно. Ну, ладно, бывай, скоро свидимся.
Он хитро прищурился, посмотрел в сторону Вируских ворот, за которыми до сих пор ничего не было, потом мерзко хихикнул и возгласил неожиданным басом:
- Прииде в себя, сыне! - И влепил мне пощечину. Очень сильно.
В голове зазвенело так, будто я сунул ее в Царь-колокол в тот момент, когда в него ударили. Все запрыгало, зашаталось, заплясало перед глазами, меня завертело, все, что я еще мог рассмотреть, слилось в цветные полосы, проносящиеся у меня перед глазами и я упал на землю.
Почти сразу я пришел в норму и смог подняться на ноги. Вокруг была все та же улица Виру, но теперь на ней было полно народу, и некоторые с неудовольствием обходили меня. Я не исчезал никуда и не появлялся неожиданно среди толпы. Как будто все случившееся со мной только что было не более чем игрой моего воображения. Не было безлюдного города, освещенного полной луной, не было безумного поединка, закончившегося смертью одного из сражающихся. Ничего не было. А был Таллинн, "знакомый до слез", залитый светом заходящего солнца, были люди, прогуливающиеся по центральной улице Таллинна. И не было никакого обезглавленного трупа на мостовой, и его голова не скалилась мне в тридцать два зуба. Ничего не было. А было все как обычно. Только побаливала немного щека. И лежал на мостовой меч.