Движения руки живописца были уверенные и точные.
Ах, сударыня!.. Быть бы мне помоложе, по- знатнее...
Милодора тактично промолчала. Она все еще смотрела так, будто ее окликнул человек, которого она любит. И смотрела Милодора за спину живописцу, на окно, на свет, как и было ей велено... Свет отражался в ее глазах; глаза блестели — словно на них набежала слеза радости.
На полотне глаза Милодоры полнились светом. Свет этот был — ее любовь.
Холстицкий опять вытер пальцы о край шляпы.
Скажите, госпожа Шмидт, те господа, что собираются у вас... иногда ночами... они при надобности защитят вас?
В глазах Милодоры мелькнула тень, будто кто- то прошел сейчас между нею и окном.
Почему и от кого меня требуется защищать?
Видите ли, ваши собрания... Это, конечно, не мое дело... Простите... Но, если бы... — он замолчал на минуту, подбирая слова; он был мастер кисти и не отличался речистостью.
Милодора скомкала платочек в руке.
В наших собраниях нет ничего предосудительного. В Петербурге почти в каждом доме собираются господа то на среды, то на четверги или пятницы... А по праздникам устраивают балы. Разве вам не известно?.. Можно ведь совсем затосковать, если не такая... духовная жизнь.
Лицо Холстицкого стало напряженным, глаза сосредоточенными; он опять смешивал краски.
Прислуга всякое говорит... И я не думаю, что вы и избранные господа друг другу пишете невинные пасторали в альбомы.
Мы читаем романы... Ныне все господа читают друг другу модные романы.
Холстицкий кивнул:
Я понимаю... Но считаю своим долгом сказать, что мне не нравится этот господин.
Напряжение появилось и в лице Милодоры:
Который?
Карнизов, кажется... его зовут.
На устах Милодоры теперь Появилась легкая улыбка:
Увы, он не нравится никому. И эта его ворона... Но он снимает у меня дорогой зал. Для всего дома это важно. Я смогу наконец кое-что починить...
Лакеи возле дома жгут костры по ночам... И всякому понятно, что у вас опять общество. Остерегитесь, сударыня!..
Милодора опустила глаза:
Неужели вы думаете, что меня некому защитить?
Живописец пожал плечами:
Граф Н., я слышал, опять в отъезде. А Аполлон Данилыч... он, конечно, сильный человек, но очень уж высоко ставит философию. И иногда, размышляя о высоких материях, не замечает очевидного. Того, например, что господин Карнизов все более и более обращает на вас внимание. Я видел недавно, как загораются его глаза при вашем появлении, сударыня. И не усматриваю в этом ничего хорошего. Поверьте моему опыту — опыту художника: он опасный человек.
На щеках Милодоры появился легкий румянец, губы поджались с досадой: