Тут отец увидел меня, и я заметил, как он сделал Силу Гловеру глазами знак.
Но месяцем позже отец Пня все-таки пропилил. Доходчиво объяснил ему, что нужно отбраковывать слабый молодняк, чтобы остальной рыбе жить было легче. Пень сосредоточенно тер ухо и смотрел в пол. Отец сказал: ну, значит, завтра приеду и все сделаю, потому что иначе никак. В общем-то, согласия Пень не выразил. Он просто не выразил несогласия, и все. Только еще раз потер ухо.
Когда в тот день отец вернулся домой, я был уже наготове. Я достал его старые окуневые блесны и пробовал тройнички пальцем.
— Собрался? — спросил он, выпрыгивая из машины. — Я в туалет заскочу, а ты давай загружай все это хозяйство. Если хочешь, можешь сесть за руль.
Я сложил все на заднем сиденье и как раз начал примеряться к рулю, но тут отец вернулся: в своей широкополой шляпе для рыбалки, с куском пирога, он ел его на ходу, держа обеими руками.
Мать стояла в дверях и внимательно на нас смотрела. Кожа у нее была белая, светлые волосы стянуты в тугой узел и схвачены заколкой, отделанной хрусталем. Я до сих пор не знаю, изменяла ли она отцу в те счастливые времена; да и вообще я не слишком много про нее знаю.
Я снял машину с ручника. Мать смотрела на нас, а когда я включил первую скорость, так ни разу и не улыбнувшись, ушла обратно в дом.
Погода была классная. Мы опустили все стекла, чтобы продувало ветерком. Мы переехали через мост Мокси и свернули на запад, на Слейтер-роуд. По обе стороны шли поля люцерны, потом начались кукурузные.
Отец выставил руку из окна под напор ветра. Я понял, что на душе у него неспокойно.
До Пня ехать было недалеко. Он вышел из дому нам навстречу, в шляпе. Его жена смотрела на нас из окна.
— Ну что, сковородку приготовил? — крикнул отец Пню, но тот просто стоял и пялился на машину.
— Эй, Пень! — заголосил отец. — Эй, Пень, где твоя удочка?
Пень стал быстро кивать головой. Немного потоптался на месте, посмотрел вниз, а потом на нас. Он высунул кончик языка и принялся ковырять ногой землю.
Я закинул на плечо корзину для рыбы. Протянул отцу спиннинг, потом взял свой.
— Ну что, идем? — спросил отец. — Эй, Пень, так мы идем?
Пень снял шляпу и запястьем той же руки обтер потную голову. Потом резко развернулся, и мы пошли за ним следом по выгону, по пружинистой траве. Через каждые двадцать шагов из густой травы, разросшейся на отвалах у старых борозд, взлетали бекасы.
В конце выгона начинался небольшой откос, земля стала сухой и каменистой, и на ней там и сям росли кусты крапивы и каменные дубы. Мы двинулись по уходящей вправо от пикапа старой колее, продираясь сквозь высокие — до пояса — заросли молочая, сухие стручки на верхушках стеблей раздраженно дребезжали. Вскоре за плечом Пня я углядел блеск воды и тут же услышал голос отца: