В тот день, когда привезли рыбу, я отправился поплавать в городской бассейн. Я помню, как вернулся домой, а потом снова пришлось выходить, потому что отец пообещал помочь Пню разгрузить-погрузить эти три бака, доставленные «Парсел-пост» из Луизианы, из Батон-руж.
Поехали мы на Пневом пикапе, отец, Пень и я.
Оказалось, там не баки, а настоящие бочки, три штуки, каждая в отдельной сосновой клети. Они стояли в тени у стены товарной станции, и поднять такую клеть и поставить ее в кузов отец и Пень могли только вдвоем.
По городу Пень вел машину очень осторожно, и потом, всю дорогу до дома, тоже очень осторожно. Через двор он проехал не останавливаясь. И затормозил только у самого пруда, в футе от кромки воды. К тому времени уже почти совсем стемнело, он оставил фары включенными, достал из-под сиденья молоток и долото, а потом они вдвоем подтащили клети поближе к воде и бросились открывать первую.
Внутри бочка была обернута мешковиной, а в крышке были маленькие, размером с пятицентовую монету, дырочки. Они сняли крышку, и Пень посветил фонариком внутрь.
Мне показалось, что этих окуневых мальков там плавает целый миллион. Это что-то потрясающее. Они там буквально кишмя кишели, как будто к нам на поезде прибыл маленький такой океан.
Пень подволок бочку к воде и вылил. Потом взял фонарик и посветил в воду. Но там уже ничего не было видно. Только лягушки надрывались, они каждый день надрываются, как стемнеет.
— Давай, я остальные вскрою, — сказал отец и протянул руку, чтобы взять у Пня из накладного кармана молоток. Но Пень сделал шаг назад и замотал головой.
Две оставшиеся клети он вскрыл сам, сбивая себе пальцы и оставляя на планках темные пятна крови.
С той самой ночи Пень переменился. Он больше никого не подпускал к своему участку. Вокруг выгона он выстроил изгородь, а потом огородил и пруд — забором из колючей проволоки, и пропустил по ней ток. Говорят, на этот забор ушли все его сбережения.
Отец, понятное дело, после такого с Пнем знаться перестал. Ведь Пень, фактически, дал ему от ворот поворот. Причем речь-то шла даже не о рыбалке, потому что окунь был — один сплошной малек. Но даже просто посмотреть на них Пень его не пускал.
И вот два года спустя, когда отец работал как-то в вечернюю смену, я занес ему ужин и бутылку чая со льдом. Смотрю — он разговаривает с Сидом Глове-ром, наладчиком. Я вошел, и отец как раз сказал:
— Можно подумать, этот придурок женился на этой своей рыбе.
— Судя по тому, что мне рассказывали, — ответил Сид, — лучше бы он вокруг дома забор себе выстроил.