— Нельзя, Амалия. Это страшный преступник; он дожидается выхода вашего дядюшки, который сам хочет допросить его, но теперь занят в своем кабинете, и велел подождать.
— Он докуривает свою пятую трубку: вот его занятие! А между тем несчастный умирает…
— Он не умрет. Этот человек пять раз бегал из тюрьмы; его не держат ни цепи, ни замки, и я не ручаюсь ни за что, если его хоть на минуту выпустить из глаз.
— Флахсман! будьте милосерды! Я не могу видеть его мучений.
— Чего же вы хотите, Амалия?
— Вы адъютант дядюшки, вас послушают; велите ввести Сохатого в гауптвахту и пошлите ему пить…
— Амалия!
— Вы мне не откажете? — сказала Амалия, приближаясь к нему и смотря на него сквозь слезы. — С тех пор как я в Иркутске, меня беспрерывно окружают жертвы правосудия. Я не заступаюсь за них — истребляйте злодеев; но зачем заставляете вы переносить мучения прежде казни? Кто знает глубину души человеческой? Может быть, Сохатый был сначала жертвою несчастной слабости, и только жестокость ваших судей сделала его нераскаянным злодеем; но и в злодейской душе всегда еще остается след божьего образа, как среди ночной тьмы светят звезды, хотя и нет солнца…
— Амалия! мечтательница божественная! — вскричал Флахсман.
— Нет, я не мечтательница; но к благословениям других мне хочется присовокупить благословение страшного Сохатого. За злодейство пусть судит его закон; мы поможем ему…
— Мы! вы не различаете моей души от вашей…
— По крайней мере, на этот раз, — отвечала Амалия, потупив глаза и краснея.
С жаром схватил ее руку Флахсман, почтительно поцеловал и бросился из комнаты. Он вышел на площадь. Казаки, увидев адъютанта, с почтением стали подле телеги.
— Комендант велел снять арестанта с телеги и отвести в гауптвахту, — сказал он.
Закрытые глаза Сохатого растворились. "Отец-спаситель!" — простонал Сохатый. Немедленно отперли цепь, которою прикован был он к телеге. Сохатый хотел приподняться, но снова упал в изнеможении.
— Он болен? — спросил Флахсман.
— Почти околевает, ваше благородие, — отвечал урядник, — да и больше суток не даем мы ему ни пить, ни есть, а между тем везли его беспрестанно.
Сердце Флахсмана облилось кровью.
— Разве так велено? — спросил он.
— Велено всеми мерами не допускать его до побега, и мы приложили старание, как изволите видеть, — отвечал казак.
Сохатого стащили с телеги. Страшно загремели цепи его, когда он упал на землю почти без чувств. Черная густая борода, всклоченные волосы и великанский рост его изумили Флахсмана. Он наклонился к Сохатому.
— Ты болен? — спросил его Флахсман.