— Ты ошибся: всюду готовы новые конфедераты; они ждут только знака; вельможные паны везде готовят снова деньги и людей…
— Чтобы опять бегать перед русскими штыками, как все прежние знаменитые наездники их…
— Слушай! тайна новой конфедерации составлена была Понинским.
— Понинским? Но я слышал, что он скрылся за границу?
— Да, он умел хитрить, чего не умеет делать ни один поляк, но проклятая хвастливость польская погубила его; теперь он — в руках здешнего коменданта, все открыто будет завтра, и тогда новая конфедерация наша лопнет как мыльный пузырь!
— Чего ж вам еще?
— Завтра! — вскричал Шуази. — Но до завтра знамя польское завеется на замке Краковском! Дюмурье! Хочешь ли с нами?
— Зачем, куда? Осаждать Краков нашими шпагами, когда в замке триста человек гарнизона и тысяча человек стоит в городе?
— Да, да, но не осаждать, а взять… Краков наш, знак подан, все возмущается, испуганные русские бегут, конфедераты нападают на Суворова, Варшава бунтует, союзники ссорятся, и — Польша спасена…
— Шуази! Ты помешался! Краков ваш! Как, где? Суворов побежден! Чем?
— Один удар решительный, и все это будет! Тайну, как взять Краков, мы тебе не скажем. Суворов в двухстах верстах и будет разбит, когда взятие Кракова подымет дух поляков, разбит, не успевши услышать, что Краков уже в руках наших… Но нам нечего мешкать: Понинский пойман и теперь в замке… Пойдем, товарищи. Дюмурье! одно условие: тайна!
— Шуази, Виомениль, друзья мои! остановитесь! Ты начальник теперь, Виомениль: подумай…
— Поздно! — сказал Виомениль. — Уже полгода готовил я все, и только Шуази не соглашался, а теперь сам он бежит в огонь и в воду и придумал такой план, что ежели через час Краков не будет взят нами, назови меня дураком и трусом!
— Любовь и слава! — вскричал Шуази. — К делу, к делу!
Они побежали, смеясь, насвистывая менуэты, и скрылись вдали.
— О мое отечество! — сказал Дюмурье. — Чего не сделало бы ты, если бы нашелся человек, могущий думать за всех их! Каких бедствий не навлекают на тебя ветреность, шалости твоих детей… Но, будь человек… Так: он явится, явится, и Европа изумится гению Франции… Он… — С сим словом взор Дюмурье заблистал. — Не здесь ему действовать, по власти придворного дурачась с безрассудными поляками и по власти королевской любовницы сменяясь с важного места своего, не здесь, а там, в Париже, где кипят теперь страсти и сулят в будущем дивное и великое! — Как будто опомнился тогда Дюмурье. — …Что хотят, однако ж, они сделать теперь, безрассудные? Пойдем, узнаем, спасем их!..
Дюмурье поспешно вошел в дом воеводы. Долговременное отсутствие его не было никем замечено. Пир сделался уже самый шумный, и головы гостей, разгоряченные винами, разговорами, танцами, были в самом сильном разгуле. Танцы становились нестройнее и живее; вино лилось рекою; нескромные тосты уже прорывались у поляков. "Kochaymy sie!"