Так, значит, дело в обсерватории.
Моей обсерватории!
Я предложил построить ее, а она стала причиной смерти матери, отца и брата. Это был последний гвоздь в гроб моего ненавистного ящика для предложений, мерзкого ящика, настроившего город против моей семьи, послужившего поводом, чтобы засадить брата сначала в сумасшедший дом, затем в исправительную тюрьму для несовершеннолетних и, наконец, отправившего его в могилу (образно говоря, ибо на самом деле Терри находился в картонной коробке, где до того лежал виноград без косточек). Я считал, что при помощи обсерватории сумею изменить человеческие души к лучшему, а вместо этого ускорил их разложение. Когда брат попал в клинику, мне следовало уничтожить ящик для предложений, который отправил его туда, а когда Терри уничтожил ящик и при этом ослепил нашего единственного друга, я должен был тот же час уничтожить все, что было связано с ящиком, который теперь так внезапно напомнил о себе коробкой в моих руках, коробкой с моим братом.
Я продолжал идти вперед.
Не забыл предостережения Стэнли и помнил, что детективы грозили преследованием в судебном порядке. Пора сматываться подобру-поздорову. Да и учиться здесь больше нечему. Настало время отправиться в другие страны и сменить старые привычки. Обзавестись новым жильем. Испытать новые разочарования. Попробовать себя в чем-то новом и столкнуться с новыми неудачами. Задать себе новые вопросы. Интересно, зубная паста везде одна и та же на вкус? А одиночество менее горькое в Риме? И сексуальная неудовлетворенность не так мучительна в Турции? Или в Испании?
Так я думал, шагая в тишине мертвого города, города без единой мечты, черного и обугленного, словно сгоревший тост. Не надо его очищать. Не надо его спасать. Выбросить этот город в мусор. Он канцерогенный.
Пепелище моего детства остыло и превратилось в холодные твердые глыбы. Никакой ветер не смог бы вернуть его к жизни. С городом было покончено. Во всем мире у меня никого не было. И Австралия как была, так и осталась островом. Но я больше не чувствовал, что прикован к нему. Наконец отплыл от берега. Передо мной открылось море, и оно оказалось бескрайним. Никакого горизонта.
Там, куда я направлялся, меня никто не знал, не знал ни моей истории, ни моего брата. Моя жизнь сократилась до размеров никому не известного эпизода — я мог рассказывать о ней, а мог о ней молчать. На свое усмотрение.
Я покидал город подлинной, продуваемой ветрами пыльной дороге.
И испытывал ощущение, что уходил из парка развлечений, так и не покатавшись ни на одном аттракционе. Я всегда ненавидел свой город, его жителей и их жизни, но тем не менее существовал рядом с ними, хотя и не в общей струе, и это вызывало сожаление, потому что, пусть это был самый захудалый на свете парк развлечений, уж раз ты прожил в нем двадцать два года, то хотя бы стоило сделать попытку как-то себя проявить. Проблема заключалась в том, что любая попытка с моей стороны приводила к болезни. Что же я мог поделать?