— Ты должен избавить меня от Кэролайн, — заявил отец, сгорбившись над неподвижной птицей.
— Ты о чем?
— Ей, как и мне, больше не под силу продолжать этот фарс. Мы могли бы еще тянуть, если бы ты, как паинька, оставался в гробу, но тебе понадобилось восставать из мертвых!
— Не понимаю, чем я могу помочь.
— Брось глупить. Ты возьмешь ее себе. Договорились?
Тело Терри неожиданно дернулось, словно он коснулся руками высоковольтных проводов.
— Предположим. Но только в качестве рассуждений я соглашусь с этим бредом. Почему ты решил, что и ей это надо?
— Прекрати, Терри. Ты всегда отличался тем, что пекся исключительно о своих интересах. Так почему тебе не сохранить традицию и в очередной раз не позаботиться о себе? Не присвоить женщину, которую любишь и которая отвечает тебе необъяснимой любовью? Я всегда считал, что мои неудачи с женщинами определяют черты моего лица. Но вот передо мной ты, самый толстый человек на свете, а Кэролайн снова принадлежит тебе!
— Так чего ты хочешь?
— Чтобы ты о ней позаботился.
— Не понимаю, о чем ты! — Губы Терри причудливо кривились, но изо рта больше не вылетело ни звука. У него был вид, словно он в уме решал длинное и трудное уравнение.
Накрапывал дождь. Мы с отцом подошли к сидевшей под деревом Кэролайн. Я понимал: она тихо изводит себя. Даже показалось, что слышу, как она проговаривает в голове мысли. Кэролайн думала о зле, хотя сама несла в себе зло, и зло обуревало ее. Она хотела быть хорошей. Но не считала себя таковой. Решила, что она жертва обстоятельств. Что рак не только у ее мужа, а что он — сам рак. Жалела, что он не влюбился в другую и не умер с миром во сне. Чувствовала, что он присвоил сюжет ее жизни и теперь переписывал своим неразборчивым почерком, чтобы невозможно было прочитать. Она понимала: сама ее жизнь стала неразборчивой до невнятности.
Все это я отчетливо разобрал в круговерти ее мыслей и настолько ей сочувствовал, что желал, чтобы земля разверзлась под ней и поглотила ее.
Подойдя, отец начал с места в карьер. Мне следовало предвидеть, что его первая попытка поступить благородно непременно потерпит крах. Благородство его духа простиралось лишь до определенных границ: он готов был положить себя на алтарь любви, но при этом оказался не в силах прогнать с лица обиженное выражение, и это испортило дело. Кэролайн взорвалась:
— Нет! Как ты смеешь так говорить? Я люблю тебя. Тебя. Я люблю тебя!
Отец настаивал:
— Терри был твоей первой любовью, и я знаю, что ты не прекращала его любить. В этом нет ничьей вины. А когда согласилась выйти за меня замуж, больше двадцати лет считала, что он мертв. Мы все так думали. Так зачем же притворяться?