— Но очень хочется.
— Что ж, — я тщательно подбирал слова, — иногда людям необходимо делать нечто такое, что позволяет добиться результата и в итоге выкинуть все из головы.
Что я такого сказал? Абсолютно ничего. Ни один человек не сумел бы навязать Терри свою линию поведения. А мои слова были не чем иным, как защитой, хотя я понимал, что совершаю бессовестный акт.
— Да… — Терри был погружен в свои мысли, а я стоял, словно знак остановки, хотя на самом деле сигналил ему «Вперед!».
Брат поднялся и стряхнул с джинсов траву.
— Увидимся позже. — Он медленно побрел в противоположном от кафе Кэролайн направлении. Брат едва тащился. Наверное, хотел, чтобы я его остановил. Но я этого не сделал.
Предательство являет себя в разных обличьях. Нет никакой нужды делать все нарочито и, как Брут, оставлять улику торчать в спине лучшего друга, ведь можно сколь угодно напрягать слух и в итоге так и не услышать петушиные «ку-ка-ре-ку». Нет, самые коварные предательства совершаются другим способом: человек просто оставляет спасательный жилет висеть в шкафу, убеждая себя, что он не подходит по размеру утопающему. Так мы скользим вниз, но по дороге виним во всем колониализм, империализм, капитализм, глупых белых и Америку, хотя совершенно не обязательно придумывать фирменные названия. Во всем виноваты личные интересы — наше падение берет начало не в зале заседаний совета директоров и не в штабах, а у домашнего очага.
Через несколько часов я услышал взрыв. И из своего окна увидел в пронизанной лунным светом ночи спирали густого дыма. У меня похолодело в животе. Я бросился в город. И не один. Все население собралось на главной площади у ратуши. На лицах горожан застыл ужас — излюбленная мина зрителей, толпой собирающихся по случаю очередной трагедии. Мой отвратительный ящик для предложений исчез. По всей улице были разбросаны его обломки.
Прибыла карета «скорой помощи» — но не за пострадавшим ящиком. На мостовой лежал человек, его лицо было накрыто пропитанным кровью белым платком. Сначала я решил, что он мертв. Но человек шевельнулся, сдвинул платок и обнажил лицо — в крови и пороховой гари. Оказалось, что он не умер, а только ослеп. Он потянулся, чтобы опустить в ящик предложение, и тот взорвался ему в лицо.
— Я ничего не вижу! Я ничего не вижу! — в страхе закричал он.
Это был Лайонел Поттс.
Собралось больше пятидесяти женщин и мужчин, глаза у всех возбужденно блестели, словно они приятным вечером вышли потанцевать на улицы. Среди других я заметил Терри — он сидел в сточной канаве, опустив голову между колен. Ужасные последствия не вовремя прогремевшего взрыва — задуманного им акта возмездия или вандализма — были для него невыносимы. Лайонел был единственным светлым пятном в этом тусклом мире, а Терри лишил его глаз. Странно было видеть обломки моего ящика, раскиданные по всей дороге, затихшего в сточном желобе брата, распростертого на мостовой раненого и сгорбившуюся над отцом Кэролайн; мне показалось, что взорвались все, кого я любил. В воздухе еще витал дым, клубился в голубоватом свете, и пахло как по вечерам, когда пускали фейерверк.