Муза и Экклезиаст
Уже за полдень, солнце высушило начисто пространство тайги. Стратегическое шоссе ведущее в никуда, не проходящее ни одного жилого поселка, так называемая Находкинская трасса, строившаяся после событий на Даманском, давно осталось в тупике на Мухен. Дорога теперь вьет кольца среди безмолвных сопок, незаметно подбираясь к перевалу на Бикин. Сердце лопается в ушах, из пересохшего горла вырывается тяжелое частое дыхание, словно выворачивается из груди рыдание, подъем по дороге утомил. На вершине перевала воздух струится - это не ветер, рождающийся от земли, а свободный поток - и он приносит облегчение. Вокруг гравия дороги смыкается темнохвойная тайга.
Еще от реки в одном из распадков на пустырях увидел серые бараки. Вход в дом без дверей вел в сквозной коридор с проваленным местами полом. Сначала подумал - лесозаготовители, что отчасти оказалось правдой, но по осторожным людям и блатному языку понял, - это бывшие "зеки" на поселении без права покидать район.
Меня на ночь устроили к Шумову, пожилому мужику без возраста с мухобойкой в руках, время от времени он ее применял по назначению, ругаясь беззлобно. Говорят, он бывший полицай с Украины, не повешаный, а сосланный по малолетству.
Вскоре в дверях показалась молодая, неряшливая женщина. Соседка Шумова сладострастно скалила зубы и в уголках рта появлялась слюна, позвала на чай. В комнате чисто, везде портреты мужа, матери. В углу, где кухня, в виде тумбочки у металлической печки, грязно: немытые кастрюльки, тарелки и стаканы из-под чая, словно она живет не одна. Все время двигает руками розетки, кусочки хлеба щиплет, волосы закидывает, неряшливо оправляет платье, подтягивает панталоны и лифчик. Разговор у нее перескакивает на все, но не держит тему, и постоянно возвращается к слезливым подробностям бывшей жизни в большом городе с мужем, спецкорреспондентом "Правды". Перечисляя журналы, в которых печаталась, загибает пальцы, на одном намотана грязная тряпка, порезалась сегодня, но никак не может повторить весь ряд, все время сбивается, не досчитывает. Зашел Шумов. - Оставь-ка ёво в покое-та, - увел к себе. - За что ее так? - Никта не ебёть. - Нет. За что она здесь? - Тунеядьтва и маральный образ жизни, группку какую-та создат. Стишки на совецку-та влассь писат. Таки, комуняки возделуют-та рамантикав и мечтатлей, главно-та, чтоб не сумневалси. - Лушше видить глазами, нежли-та брадить душою. И етта суета и томлення духа, - докончил он свою речь Экклезиастом.
Как чисто пламя свечи, прозрачное внутри, с зеленым пятнышком посередине, ярким отточенным краем, самый верх его колеблется, двоится, словно оно маленькие ладошки потирает, - и все оно погружено в ясную небесную синеву, что дух захватывает, таким бывает небо Горной Шории зимой. Черный крученый фитиль проходит сквозь него, заканчиваясь тлеющей красной головкой. Пламя живет, и возникают вещи кругом.