Началось с того, что Мулланур словно бы невзначай упомянул однажды о каком-то своем разговоре с Лениным.
— Постой, комиссар, — недоверчиво сказал матрос. — Ты, часом, не оговорился? Это тебе сам Ленин сказал? Ты с ним, стало быть, лично знаком? Так, что ли? — И он впился в Мулланура строгим, испытующим взглядом.
— Знаком, — улыбнулся Мулланур.
Все сокамерники сгрудились вокруг и молча глядели на него — требовательно, выжидающе. И он стал рассказывать. Рассказал о самой первой своей встрече с Ильичом. О том, как был создан Комиссариат по делам мусульман. О том, как часто Ленин звонил ему, справляясь, как разворачиваются события в Казани.
Особенно сильное впечатление произвели эти рассказы на молодого татарина, рабочего Алафузовской фабрики, ранешюго в бою под Казанью в руку.
— Субханалла! Субханалла! — повторял он, качая головой. — Неужто Ленин так любит нашего брата мусульманина?
— Вот чудак-человек, — поучал его матрос. — При чем тут ваши мусульмане? Ленин всех пролетариев любит, за всех нас жизнь свою положить готов.
— А я так понял, что нас, мусульман, он все-таки любит чуточку больше. Верно, комиссар?
Мулланур, не желая разочаровывать парня, только посмеивался в ответ.
Когда Мулланура уводили на очередной допрос, настроение в камере сразу резко менялось. Гнетущее чувство тревоги томило узников, страх за комиссара сжимал их сердца. Все понимали, что с любого из таких допросов он может не вернуться. В такие часы в камере стояла мрачная, напряженная тишина. Только юноша-татарин, забившись в угол, всякий раз заводил одну и ту же песню. Песня была протяжная, унылая, тоска и боль, выплескивавшиеся в ее мелодии, невольно заражали людей.
Обычно все молча слушали ставший для них привычным тоскливый напев. Но в этот раз матрос вдруг не выдержал:
— Будет тебе тоску разводить! И так тошно, а тут еще ты со своим нытьем…
— Пускай поет, — заступился за парня раненый красноармеец, лежавший на нарах. — Может, ему так легче.
— И то верно! Пусть поет… Коли неймется ему, стало быть, душа просит, — поддержали его остальные сокамерники.
— Эх, братцы! — с надрывом сказал матрос. — Что-то долго нынче нет нашего комиссара. Не случилось ли чего…
— Не иначе, они его убили… Лучше бы не дожить мне до этого дня! — крикнул юноша-татарин.
— Не каркай! — оборвал его матрос. — Рано еще нас хоронить. Мы еще поживем…
— Это верно, — поддержал матроса длинноусый старик рабочий. — Не бойтесь, товарищи! Не такой человек комиссар Вахитов, чтобы так вот просто дать себя убить. Я-то уж, слава тебе господи, его хорошо знаю.