Я действительно поражался: как же всё-таки гибки они, как пластичны. Вчера только в контактах да одноклассниках сидели, фотками с мобил обменивались, эсэмэсочками дурацкими, а сегодня по дичь ходят, птицу перелётную потрошат и жертвуют на благо общего дела, пусть и не кровью — причёсками вот, например!..
— …нет, если, конечно, Тимка много зверей настреляет, — балаболила Лёлька, — то можно шкуры с них содрать и одежды нашить, ну, как у эскимосов! Тогда да, тогда можно попытаться и перезимовать. Только шалаш надо раза в три толще сделать…
— Лучше землянку…
— В смысле?
— Землянку вырыть, а сверху уже шалаш…
— Точно!.. Слушай, землянку это вообще класс! И изнутри её тоже ветками выложить… Не, правда, тогда можно. И еды запасти. Шкуры — на одежду, а мясо закоптить, ты мясо коптить умеешь?
С копчением мяса у меня обстояло примерно как и с зодчеством, но я на всякий случай кивнул.
— Ну вот!.. Вообще, как нам с тобой повезло-о-о… Тебе на последний герой надо было ехать: ты бы у них тоже старейшиной был…
И вдруг — безо всякой прелюдии, в карьер:
— А у тебя там кто остался?
— У-у-у-у! Много кто… Дочки, у которых уже свои дети… Сын Ванька… А подумать, так и никого.
— Как это?
— Да так. Виделся я с ними в последнее время редко.
— Почему?
— Всё назавтра откладывал.
— Я вот тоже. А теперь…
И заткнулась.
— Ты мне это прекрати! — возмутился я, по возможности не фальшивя. — Никакого такого теперь! Недели ещё не прошло. Живы они.
— Да ладно. Живой-то папка бы меня давно нашёл.
— Думаешь, это так просто?
— Думаю, да. Тимка на деревьях зарубки делал. На каждом, где ночевать останавливались. И так, по дороге… Папка бы заметил и уже здесь бы был. Так что нет их никого больше, и не надо со мной как с маленькой.
Что возразить, я не нашёлся.
— А ты что же, совсем один жил?
— Ну, почему один… С одним человеком…
— С любовницей, что ли?
— Фу! Лёль!
— Да чего фу?
— Самое моё нелюбимое слово.
— По-другому скажи.
— А по-другому… — а правда: как это по-другому-то? — Это когда встречаешь человека, дороже которого у тебя не было, нету, и не будет уже никогда…
— Любишь, то есть?
Ну правильно: любовница, вот и любишь…
— Ну да, любишь. И вот любишь ты его любишь… любишь-любишь… и однажды замечаешь, что рядом с тобой совсем не тот человек, которому ты хотел отдать — да и отдавал, кстати, — всё лучшее, что в тебе есть, сколько уж его там… А это не тот, ну вот совершенно не тот человек, на груди которого ты мечтал умереть…
— Ну, так и говори — женщина. Чего ты её человеком-то…
— Ну да, женщина… В моём случае, конечно, женщина… Хотя под грудью я сейчас имел в виду не то, что ты подумала. Это я в более широком смысле. В глобальном.