И картинка со скелетом в избе быстренько поменялась у меня на картинку с мертвой старушкой там же. Не намного, между прочим, веселей картинка.
— А енто сынок видать без надобности. Енто и так понятно: была бабка и нету и ступай-хорони.
— Да кому ж хоронить-то?
— Дык мне кому ж боле.
Вернулся Тим, принёс пару кусков мяса, пару картофелин в мундире, хлеба ломоть и полпригоршни соли. Аккуратно ссыпал её на полено.
— Ну всё, мы ложимся. Спасибо, дедушка.
— Не на чем милок, спи-знай.
— Может, вам чего принести?
— Ты малец тово, — повернул дед к Тимке невидящий взор, — чаво-й-то больно уж любезный…
— Да нет, — смутился тот, — нормальный.
— Ты Тимошк как в свою дуду дудел так в яё и дуди, пошто под мене ладисься?
— Да я просто подумал…
— А ты не думкай. Случицца чаво я сам и подзову. Добро?
— Добрей не бывает.
— Ну и топай…
Мы просидели до утра.
Сперва я пытался разъяснить суть наших мытарств, но дед, похоже, знал про них получше моего. Во всяком случае, при упоминании о летучей дуре авторитетно заявил кобелине: «И ента пакость ышшо». Пёс солидарно вильнул хвостом и переложил баскервильскую морду с лапы на лапу.
Потом старый шепелявил, а я слушал, но если скажу, что порядка от этого в голове моей прибавилось — считайте, соврал…
Выяснилось, например, что бабка приходилась ему не то тёткой, не то сестрой двоюродной, этого он и сам точно не разумел, да уж много ли таперя разницы, земля ей пухом!..
Схоронил он её сам, нониче утром. Дополз кое-как до хаты — лежит сердешна, дожидается. На одеялу положил и волоком же, волоком к могилке на бережку…
Что значит как рыл? Бабка сама допрежь подзаботилася, куды ж ему нвалиду копать! А домовину — ет нет, без домовины наказала положить, как есть присыпать и не горевай — всё земля, а боле-та и ня нада.
Присыпал, значицца, поскулили они с кобелиной на пару по-над сверьху, и сюда, нас дожидацца. Откудова знал? Дык бабка ж и упредила. Придет, казала, горем скрюченный с парой малых. Встреть, казала, уважь, приюти, а дале — как бох. Она ведь, бабка-т, с кех ышшо пор готовилася! Как побёгли лешачата носиться, так и улыбнулася: вот и срок. Она ведь, бабка-т, ведунья была.
— В смысле — ведунья? Колдунья, что ль?
— Ты чем слухашь? Колдуньи колдують, ведуньи ведають. Уразумел? То-то. К ей по ентому делу завсехда хто-нить а наежьжял. Да не хто попадя — всё перваки. Вдавне-то большей на конях, а тут уж кому как вздумаицца, которые и лётом. Явюцца проклятые…
— Да почему же проклятые-то сразу?
— А потому непроклятым здеся чаво ловить? Непроклятый сюда и пути не сыщет.