Парашкинцы вдругъ всѣ поднялись съ мѣстъ, зашумѣли и взволвованно произвесли слѣдующую рѣчь:
— Это что-жь такое? Платить онъ не можетъ, не будетъ… въ какомъ смыслѣ? Уйдетъ въ бѣга — и лови его!.. Душу бросаетъ, хозяйство въ разоръ — по какой причинѣ? A тамъ плати за него… Плати, вѣрно!.. Ты за него не только плати, а прямо спину подставляй; за ихняго брата порютъ!.. Да, какже! Онъ душу свою измотаетъ, бѣжитъ, а міръ въ отвѣтѣ? Сколько ужь такихъ-то! Каждый норовить дать деру… Да, какже! Онъ отъ міра ужь отстранился, ужь ты его сюда калачомъ не заманишь; все на міръ валитъ!.. Довольно ужь у васъ такихъ… Петръ Безпаловъ — разъ! Потасовъ — два! Климъ Дальній — три! Кто еще?… A Кирюшка-то Савинъ?… Четыре!.. Семенъ Бѣлый… это который? — пять! Семенъ Черный — шесть! Дема вотъ… Да ихъ не перечесть!.. Что же это такое будетъ? Я не буду платить, онъ улизнетъ, Чортъ Иванычъ Веревкинъ наплюетъ на міръ, — что же такое произойдетъ, а?… Бра-а-атцы! Пущать ихъ не надо! Совсѣмъ ихъ не надо пущать… Сиди и плати… Оно такъ-то лучше… Это вѣрно — сиди и плати!.. Ахъ, вы, голоштанники! Доколь же намъ отдуваться за вашего брата, а? Нѣтъ, ты посиди тутъ, дома-то… A какъ же ихъ не пущать? Народъ они вольный, бродяги-то… Кочевые народы!.. Ты ему на головѣ теши колъ, а онъ не внимаетъ!.. Онъ вонъ задеретъ хвостъ — и лови его, Дёму-то!.. Господи Боже мой! эдакъ всѣ въ бѣга… Я хозяйство брошу, другой броситъ, третій… бѣжимъ всѣ, ищи насъ свищи, кто-жь останется?… Кто будетъ платить, ежели мы всѣ въ бѣга, а? Кто?
Вся эта рѣчь произвела сильное впечатлѣніе, въ особенности послѣдній вопросъ. Даже Дёма, рѣшительно ко всему равнодушный, пораженъ былъ возможностью исчезновенія всѣхъ парашкинцевъ. Онъ также всталъ на ноги и тоже что-то заголосилъ, но его никто не слушалъ до тѣхъ поръ, пока не замолчалъ весь сходъ.
Конечно, Дема скоро оправился и, попрежнему, заговорилъ разсѣянно и вяло, настаивая на томъ, что обрабатывать надѣлъ свой онъ не можетъ, уходитъ на заработки и проситъ міръ уважить его — снятъ съ него душу.
— Никакъ нельзя по-другому, — сказалъ онъ. — Чай, видали? Хозяйка моя какъ снопъ лежитъ, работать гдѣ-жь ей? изнурилась; мать также… Ну, и не въ мочь держать надѣлъ. Ежели бы еще полдуши, да и то…
Дёма нахнулъ рукой, показывая тѣмъ, во-первыхъ, что онъ и полдуши боится принять, и, во-вторыхъ, говорить ему надоѣло. Онъ вяло высморкался еще разъ и умолкъ. Для всѣхъ было очевидно, что съ нимъ ничего не подѣлаешь. Пожалуй, его можно заставить жить въ деревнѣ, но что изъ этого? Онъ останется, ему все равно, мысли его въ разбродъ пошли, но какой толкъ изъ этого выйдетъ?