А Володя пришел поздно. Уже брезжил рассвет. Чтобы не тревожить лифтершу, он впрыгнул в окно, не коснувшись подоконника — в одной руке гитара, в другой — букет
fzr I
белых пионов. Он пел в пресс-баре фестиваля — в Москве шел международный кинофестиваль...»
Продолжая официально оставаться мужем матери своих детей, Высоцкий между тем тайно пишет письмо Марине Влади в Париж, а затем и звонит ей. Эти настойчивые звонки исходили из квартиры давней знакомой В. Высоцкого киноактрисы Л. Пырьевой, которая уехала в Ленинград, на премьеру в Доме кино фильма «Братья Карамазовы».
«В квартире моей я оставила Володю Высоцкого и Игоря Кохановского, не боясь никаких нежелательных последствий, а даже радуясь тому, что в квартире кто-то поживет в мое отсутствие. Когда я вернулась — очень скоро! — в Москву, я не поняла, в чей же дом я попала, — такой вид имело мое жилище. Володя отчаянно извинялся, показывал стихи, которые мне посвятил, пока я была в краткой отлучке, но я молчала и только руками отмахивалась. Потом он ушел, и я принялась за уборку. Выбросила массу бутылок из-под шампанского, кучи окурков, подмела, помыла пепельницы. Увидела и стихи, посвященные мне и лежащие возле телефона. Но я так была на Володю сердита, что изорвала листки в мелкие клочья. Увы, сделанного не воротишь. Через много лет я как-то приводила в порядок свои бумаги, складывала в разные ящики документы: по темам. И вдруг, разбирая содержимое шкатулки, увидела стихи, посвященные... нет, не мне, а Марине Влади...
Да, — пока я была в Ленинграде, а Володя у меня на квартире — он не только «забавлялся» шампанским. И не только писал стихи. Счета, которые я вынуждена была оплатить за его телефонные разговоры с Парижем, достигли сотни рублей. Сейчас это смотрится небольшой суммой, но в те времена это было очень существенно, можно было купить, например, две пары лучших импортных туфель...»
В том году страна отмечала 50-летие Великого Октября, и официальные власти стремились придать этому событию особый ритуальный характер. 7 ноября на Красной площади должны были состояться грандиозный парад и демонстрация в честь славного юбилея. Многие театральные коллективы готовили к этой дате премьеры спектаклей, посвя-
по лезвию бритвы
щенных событиям 17-го года. В афишах театров значились имена Н. Погодина, В. Серафимовича, И. Штока. Театр на Таганке в тот год выпустил «Послушайте!» и «Пугачева», и этр был весь его скромный вклад в празднование столь знаменательной даты.
Между тем в ноябрьские дни 67-го спектакль театра «Современник» «Обыкновенная история» стал лауреатом Государственной премии. Как и было заведено в таких случаях, артисты театра в ресторане гостиницы «Пекин» устроили банкет. На нем гуляли: О. Ефремов, Г. Волчек, О. Табаков, М. Козаков, В. Розов, прибыла на тот банкет и министр культуры СССР Екатерина Фурцева. Участник банкета М. Козаков вспоминал: «Николай Сличенко ставит на поднос рюмку водки: «Чарочка моя серебряная, на золотое блюдце поставленная... Кому чару пить, кому здраву быть? Чару пить... Екатерине свет Алексеевне!» И с этими словами подносит чару — да, да, Екатерине Алексеевне Фурцевой. Выпила министр до дна, не поморщилась. Аплодисменты! Поздравила театр с праздником — и опять до дна. Аплодисменты, разумеется, пуще. А она и в третий так же точно — совсем как у Грибоедова, только там фамусовский дядя «нарочно» на пол падал, угодничая перед государыней Екатериной, а тут уж сама Екатерина, ну, пусть не государыня, но государственное лицо, пила, пила и тоже упала, вот разве что не нарочно, а натурально.