В течение пятнадцати следующих минут я узнал, что вниз по Реке можно плыть только десять–пятнадцать километров. Дальше человека ожидают заломы – скопления деревьев, вырванных паводком, под которые со страшной силой бьет вода и затаскивает туда даже уток, прижимы – скальные участки, о которые вода разбивает лодки, кружила – где река крутит воронкой и не выпускает из себя лодки с мотором. От парня в замасленной куртке, видимо тракториста, я узнал, сколько человек утонуло под заломами в одна тысяча девятьсот пятьдесят шестом и в одна тысяча девятьсот пятьдесят девятом годах.
– Слышал, – сказал я. – Я тогда в П–ке работал.
– Где?
– У Николая Ильича, – сказал я.
– А в позапрошлом году? – не сдавался тракторист. – Пять человек в одной лодке. Налетели на топляк, лодку аж до транца располосовало.
– Да он никуда не плывет, ребята, – дурашливо перебили его. – Он корреспондент «Крокодила», приехал кладовщика Савельича зафотографировать. И напечатать его биографию. А Река для отвода глаз тут… ребята!
В ответ грохнул дружный хохот, и все мужики полезли по карманам за «Беломором». Видно, неведомый мне Савельич был притчей во языцех в колхозе.
Во всяком случае, равновесие сил восстанавливалось.
– А где Шевроле живет? – спросил я. И сразу понял, что сморозил какую–то глупость. Все с насмешкой, так уж мне показалось, стали меня разглядывать.
– Во–он за больницей. Палисадничек там, лодка перевернутая лежит. Черная лодка. Большая. А зачем он тебе, приезжий? Давай мы тебе лучше про Савельича скажем…
– Почему кличка такая?
– Шевроле – это импортная машина. У тебя ее пет и не будет. А у него была, – сказал один.
– Когда он послом в Копенгагене работал, – добавил другой.
– Не в Копенгагене. И не послом. Просто он па подводной лодке плавал и получил за подвиг.
– Не–е! За лодку он получил другую. А эта… Под этот странный спор я и ушел.
9
За аккуратным забором, подкрашенным масляной краской, я увидел двор. Двор был выметен, дом имел ухоженный вид, крыльцо явно недавно вымыто. Посреди же двора стоял сухонький человек в телогрейке и разговаривал с рыжей собакой. Он грозил собаке пальцем, а та стучала хвостом по земле и виновато повизгивала. Я понаблюдал эту сцену из–за забора, потом поздоровался достаточно громко.
…На лице у него главным был нос. Это был огромный, бугристый, прямо какой–то учебный нос давно пьющего человека. Все свободное от носа пространство па лице заросло седой щетинкой, и еще посверкивали два любопытных глаза–буравчика. Интересное он производил впечатление.
– Зверовая? – спросил я про собаку, чтобы как–то завязать разговор.