В этом смысле современное российское общество видит смерть в основном через призму поговорки о Максиме. Смерть не вызывает ни малейшего уважения — так как все считают друг друга падалью, не заслуживающей даже самого малого уважения.
Причина проста. Социальная структура постсоветского общества такова, что наследовать в ней ничего нельзя — ни имущества, ни места в пирамиде. Большинство населения нищенствует, а то немногое, что оно имеет, ему не принадлежит. Но и богатые в этом отношении тоже недалеко ушли. Нет, богатый папа может оставить сыну счета — в западных банках, разумеется, — или недвижимость. Но вот, к примеру, бизнес сам по себе не наследуется: как только уходит из этого мира человек, на котором держалось дело, оно переходит под контроль тех, кто был ближе к рычагам, или его расклюет налетевшее воронье. Тут уж не до скорби: надо прятать пожитки, а то и прятаться самому. Как сказал некогда один мой неблизкий знакомый, когда его обеспеченный отец дал дуба: «Блин, ну папаша меня и подставил». Я его, увы, хорошо понимал, хотя посочувствовать по полной как-то не получалось.
Возможно, когда-нибудь это изменится — но, боюсь, не в этой жизни.
Все выпили.
— А все-таки жаль, что он сдох, — подал голос Егор. — Что не дожил.
— До суда? — усмехнулся Валентин. — Боюсь, нам долго пришлось бы ждать. Он и так зажился... мразь, — добавил он с несвойственной его легкой натуре интонацией.
— А теперь что-нибудь изменится? — вздохнула Натали. — Вообще, извините меня, конечно, но я не разделяю вашей радости. В конце концов, не мы его убили.
— Пока он был жив, ничего не могло быть хорошего, — убежденно сказал Саша. — Михаил, может, водки?
Я молча потянулся за стопкой.
— Он уже не управлял. Семья — это другое, ну так она всем и рулит, — авторитетно заметил Влад. — И этот ничем не лучше. Такой же ельцинский выкормыш, они все из одного корыта жрали.
— Не в этом дело... — я замялся. — Просто... мне надоело его ненавидеть. Это, в конце концов, надоедает.
— Смотрите! Показывают! — Саша подскочил, показывая пальцем в телевизор, бубнящий под потолком.
— ... Москвичи прощаются с первым президентом Российской Федерации... — бубукало с экрана, и камера плыла вдоль длиннейшей очереди: старушки, скорбные лица, красные гвоздики — и портреты, портреты, портреты, до боли и омерзения знакомое лицо с аккуратно уложенным пробором.
— Быдло, — поморщился Егор. — Другой народ на их месте...
— Другого народа у нас для вас нет, — сказал я.
— Будет, — уверенно сказал Егор.
— За сказанное, — поддержал его Влад.