— Она тоже! Она тоже не виновата! Ни перед кем!
— Ты думаешь, одной ей было лучше? Ты хоть понимаешь, как это ей доставалось? Как она жила одна? Ты для нее все! Ее жизнь.
— Остановись, Семен!
— Но почему?
— Моя жизнь — помеха! И прежде всего мне самому. Мне! Не ей! Я все понимаю. Но только струсил я. Один раз струсил. Не смог в тот день пустить себе пулю в лоб, когда понял, что ослеп. Потом в госпитале утешали. Я надеялся. Я верил в чудо. А его не случилось, Семен.
— Но ты жив. И это чудо! Нашелся! Разве не чудо! Другие погибли!
— Они счастливее! — перебил слепой.
— Не тебе судить! Ты у Андрейки спроси — легко ли расти сиротой?
— Он не сирота! Он сын погибшего! Героя!
— Он рад бы был быть сыном живого отца.
— Но не инвалида! — перебил Григорий.
— Он завидует тебе!
— Нечему. Поверь слепой — это живой труп. Он ощущает жизнь, но не видит ее.
— Тогда, что ж мне остается? — развел руками Гиря.
— А что тебе? Ты здоров.
— Здоров. Но жизнь ушла. А на что? Ты хоть воевал.
— А ты теперь доброе делай. Вот с Андреем ты молодец! Знаешь, ведь это он из-за тебя в совхоз вернулся. К матери! Обдумал. Или одумался, кто знает, что вернее. Но ты ему сердце в нужную сторону повернул. Ты. А это тоже большое дело. И за мою мать
— спасибо тебе. Она мне о тебе много рассказывала.
— Не стоит об этом, — перебил Семен.
— Так дело даже не в этом. Но когда я приехал, тебя первого услышал. Вернее, движок. Раньше свет селу мой младший брат давал. Услышал я, и легче стало. Вроде жив он. Я все боялся, что сломается двигун и замолчит. Ведь старый. А он молотит. На всю, как тогда. Когда не было войны…
Григорий умолк. Слушал что-то.
— На фронт нас триста человек ушло. А вернулась горсть. Мало. Мы там были нужны. Тогда. А теперь… Мы свое сделали, теперь ты людям нужнее, чем я, — вздохнул Григорий. И добавил: — Каждому, всему свой черед. Твое или мое прошлое — теперь значения не имеют. Прошлое умирает. А мы живем. В радость себе или нет — неважно. Но ты нужнее сегодня. Нужнее меня.
— Если бы в лагере кто-нибудь вот так заговорил…
— Его бы сочли ненормальным! Так? — рассмеялся Гриша: и продолжил: —Лагерь — не война. Война учит ценить не того, кто живучее, а того — кто нужнее. Вот у нас, к примеру, совсем] молодой солдат генерала старого своею грудью, собой прикрыл. От пули, от смерти. Он — молод, генерал — старик. Но солдат знал, что генерал нужнее. Нужнее, чтобы выжили другие. И заслонил собой. Так-то вот. А в лагере такого не бывает. Потому тебе; и непонятно многое, — вздохнул слепой. — Я ведь при матери специально таких разговоров не веду. Ни с кем. Зачем ее расстраивать? И так ее жизнь била. А заговори — пугаться начнет. Никуда из дома не выпустит. Будет по пятам ходить. Караулить. А я этого не хочу. Пусть спокойно живет, пусть ничто не терзает ее сердце.