Он вымыл маленький пластиковый аквариум, в котором плавали две декоративные рыбки, средством для мытья посуды, наполнил его свежей водой и снова пустил туда рыбок. Полчаса спустя, отравившись средством для мытья посуды, дохлые рыбки плавали на поверхности воды, а еще через полчаса он выбросил мертвых рыбок в унитаз. Прошло много дней, прежде чем рыбок вместе с человеческими фекалиями вынесло из унитаза.
Хотя я презираю нашего деревенского священника, я попросил его, чтобы он во время своей следующей проповеди прочел отрывок из пьесы Вольфганга Борхерта «Тогда станется только одно». Он не ответил мне, а протянул стакан свежевыжатого апельсинового сока, который я забыл. выпить вчера в Риме. В следующем сне дети вприпрыжку бежали по парку, пиная ногами кучи листьев каштана, и пели: «Помогите! Отец убивает мать! Помогите! Отец убивает мать!»
Моя мать, а она тогда была еще совсем молода, валетом легла рядом с мертвым телом моей бабушки, ее голова упиралась в ноги покойной, а ступни касались головы бабушки. «Слезь со смертного ложа!» – сказал я матери, а она ответила: «Так будет лучше!» Когда она взяла руку покойной и одновременно захотела схватить мою, я закричал: «Я не хочу становиться в хоровод мертвецов!» и на пару шагов отошел от смертного одра, почему-то у меня не заколотилось сердце и у меня не было страха смерти, как в других снах. Посмотрев в одном из римских кинотеатров фильм «Сюрю» режиссера Гюнейа, я увидел в нем мертвую молодую женщину в белом платке на голове и сразу же подумал о своей матери, которая всю свою жизнь ходит в белых платках, завязанных под подбородком, чтобы, весь век промолчав, так не раскрыть рта и после смерти.
Художник Георг Рудеш рассказал мне о самоубийстве фабриканта в Ясенице, прыгнувшего в химический раствор, после чего от него не осталось и лоскутка кожи. Из пиетета, как выразился художник, раствор больше не использовали, а выпили. Начав рассказывать о молодом художнике, покончившем с собой, он взглянул на меня и сказал: «Твой предтеча!..» Отец этого молодого человека, покончившего самоубийством, был польским военнопленным, мать – девушка из Каринтии. Так как любовные связи между местными жителями и военнопленными строго воспрещались, поляка и девушку после рождения их сына Адольфа забрали в концлагерь. Их сын рос у сестры девушки в Радентайне в шалаше, смытом разливом протекавшего рядом с домом ручья. Наводнение унесло также большинство картин молодого художника. По словам художника, еще ребенком, учеником восьмилетки, люди вытащили его из петли. В Вене, где он учился в художественной академии, он в двадцать два года разбился насмерть, спрыгнув с седьмого этажа. Недавно художник похоронил свою девяностолетнюю тетю, которую он, по его словам, любил больше всех на свете, и я спросил его, о чем он думал, когда мы вместе с его коллегами шли за ее гробом на кладбище. «Я думал, – сказал он, – только о том, что когда ее везли к яме, и ее голова моталась из стороны в сторону, что сегодня это происходит в последний раз, и больше ни о чем другом!» За полгода до ее смерти мне снилось, что я должен был у какой-то казармы купить ей, беспрестанно ворочавшейся на смертном одре, змею. «Подойдите к караульной будке, – сказала она, – попросите скидку и купите мне змею, я хотела бы перед смертью кусок пирога со змеиными яйцами!» Когда я однажды рассказал художнику о моих переживаниях и унижениях, которые испытал еще в семнадцать лет, он сказал: «Вы должны переменить пол!» «Ни за что, хоть убейте!» – ответил я. «Однажды, – сказал художник, – встав с постели и подойдя к пишущей машинке, чтобы напечатать предложение, мое лицо стало лицом убийцы». «Во время или после убийства?» – спросил я. В полном соответствии с клише, я продолжал верить, что лица мясников похожи на лица убийц. «Но как, – спрашиваю я себя, – не посмотрев предварительно в зеркало, можно узнать, как выглядят лица убийц?»