она полагала, что я не заплачу свою ежемесячную
плату за комнату, в то время как я полагал обратное и вправду заплатил бы – она сказала: «Вы можете не платить за этот месяц, но завтра съедьте, пожалуйста, из моего дома!»
На чердаке родительского дома и сейчас еще лежат мои школьные вещи из коммерческого училища и толстый альманах издательства «Реклам», «Школьная проза», как написано на его обложке, по нему я в девятнадцать лет хотел научиться писать. Но с того момента я полностью онемел и стал говорить как моя мать – только самое необходимое. У меня не хватало духу начать предложение, потому что я знал, что уже на середине я запнусь. Я ушел из клагенфуртского издательства, где подрабатывал, помогая подготавливать к печати книги Карла Мая, я также не хотел больше ходить в вечернюю коммерческую академию, я хотел только писать, потому что разлад с самим собой становился все сильнее. Меня снова охватила депрессия: «Ты – никто, у тебя ничего нет, ты – нищий студент и никчемный приживала». В клагенфуртском Кольпингхайме я день и ночь проводил в постели совершенно несчастный и разбитый со «Школьной прозой» в руках. Я не мог встать с грязной постели, будто придавленный к ней тяжелой железной болванкой. От этого мира я ожидал только самого худшего, он раздавит меня вместе с моей «Школьной прозой». Я лишь надеялся, что разразится война и мне не придется гибнуть в одиночку. Глядя в окно, я представлял, как то тут, то там валяется мой изуродованный труп: «Прыгнуть мне из окна моей комнаты в Кольпингхайме прямо на асфальт улицы или пойти в ванную и прыгнуть оттуда в сад на крону дерева?» Через пару часов молодые глухонемые югославы пойдут в душ и прижмутся там друг к другу своими обнаженными телами, словно складывающие крылья бабочки. Возможно, мысль о гомосексуалистах-югославах в тот день спасла мне жизнь. Я хотел бы стать глухонемым, немым меня уже сделала «Школьная проза», но я хотел также и оглохнуть, чтобы больше не слышать окружающего мира, и представлял себе, как протыкаю себе барабанные перепонки двумя вязальными спицами, чтобы оглохнуть, как тот черноволосый молодой югослав. Однажды он, кокетничая, выглянул из своей комнаты, пытаясь на своем языке жестов пригласить меня зайти в его комнату, но я постыдился воспользоваться его приглашением. Я боялся стать гомосексуалистом, потому что в деревне и в коммерческом училище я часто слышал и продолжаю слышать это и по сей день, что при Гитлере гомосексуалистов забирали в концлагерь и что если бы Гитлер был бы жив, то сегодня не было бы гомосексуалистов. «Нам больше не нужен великий Гитлер, но маленький пришелся бы кстати!» – говаривал Аккерманн. Если