На Пьяцца делла Паче в Риме, перед воротами церкви на картонных коробках неделями сидел беспомощный молодой мужчина, кутавшийся в одеяло. Однажды к нему подъехали мужчина и девушка на мопеде, остановились, облили его бензином и подожгли. Умирая, несчастный горел, словно факел, перед церковными воротами. Молодой человек на роликовых коньках убежал, когда угодил роликовым коньком в землю могильного холма самоубийцы, выехал на асфальтированную кладбищенскую аллею и бумажной салфеткой стал отчищать липкую землю с ботинка.
Я ни разу не постыдился того, что испугался, когда во сне поцеловал правую щеку прекрасного юноши, чьи руки были обагрены кровью первого в его жизни убийства. Я только спрашивал себя, если бы я проснулся, не заколол бы я в сомнамбулическом состоянии лежащего рядом со мной обнаженного парня и не лег бы, ничего не помня, с окровавленными руками снова в постель?
Передай от меня привет подопечному и спроси его. почему в вербальном сне, когда я хотел свести счеты с жизнью и вонзал клинок в грудь, а потом трижды повернул его в собственном сердце, мне бросили нож без клинка и рукоятки.
Летучие мыши с отрезанными лапками ползали по крышке гроба матери и обагряли ее кровью.
После того как я съел ломоть арбуза на площади Чинкваченто и мыл руки в фонтане, глядя поверх струй воды, я заметил, что в нескольких метрах от меня карабинер, вытащив пистолет, обыскивает на наличие наркотиков пару римских уличных мальчишек. Когда я из любопытства подошел поближе, вытирая руки о пуловер, карабинер повернулся и, не разбирая больше, кто задержанный, а кто прохожий, тотчас же навел оружие на меня. Он ощупал меня, залез в карманы моего анорака, одновременно не спуская глаз со стоящих в свете фонаря с поднятыми руками римских уличных мальчишек. Пока он меня обыскивал, я совершенно спокойно продолжал вытирать руки о пуловер. Самое большое, на что он был способен, – это расстрелять меня! Найдя в моем кармане начатую пачку сигарет, он посмотрел на меня, пристально уставившись мне в глаза, залез в карман моих брюк, затем отступил на два шага назад и, махнув пистолетом, закричал: «Via! dai! via!»
При входе в ресторан, в подвале одного из зданий, расположенных вблизи Ватикана, меня поприветствовал напившийся солдатской крови, набитый окопной землей военный мундир, на правом рукаве которого красовался матерчатый шеврон цветов итальянского государственного флага. Четырнадцати, тринадцатилетние мальчишки все время подходили к пуленепробиваемой витрине и глазели на выставленные за ней стальные наручники, кобуру темно-коричневой кожи и многочисленные, украшенные военными эмблемами и призывами круглые, ромбовидные и в форме звезд военные знаки различия и эмблемы. Мальчишка, сунув руки в карманы штанов, играл своим половым членом и жадно уставился на украшения полицейской фуражки. Я смотрел на его ноги в тренировочных брюках, на его ягодицы и представлял себе, как, скрывшись от проливного дождя под кроной дерева, я встаю на колени перед его обнаженными бедрами и обнаруживаю, что его лобковые волосы пахнут порохом, а к его окровавленной мошонке приколота стальная галочка майорского шеврона. Прежде чем я успел уже в замахе заметить десять убийственных ножей, которые вонзаются в живот собутыльника, мужеподобная девушка с пакетом вышла из ресторана. Пока я писал в своей записной книжке с изображением мертвых тел епископов и кардиналов из Коридора Священников катакомб капуцинов в Палермо, стоя перед стеклянной витриной, по моей правой руке ползло какое-то насекомое. Я сразу спросил себя, не воскрес ли павший на войне солдат в виде этого насекомого, и прошептал себе под нос: «Отче наш, да придет царствие Твое…»