Как
и все члены ее
ковена, она
ежегодно получала
определенную
сумму на одежду
и развлечения
– и сумма эта
была весьма
значительна
– но Эмма откладывала
деньги, мечтая
купить что-нибудь
по-настоящему
стоящее, что-нибудь,
что будет
принадлежать
ей одной –
антиквариат
или собственную
лошадь, или
что-то такое,
что ей не придется
делить со своими
тетками. Больше
не придется.
Мало
ей было испытаний,
через которые
пришлось пройти
из-за этого
ликана, так
он, кажется,
собрался еще
и разорить ее!
– Ты
не оставил мне
ничего, чем я
могла бы прикрыть
уши, – заметила
она, опустив
глаза и как
обычно избегая
его взгляда.
После
ее слов Лаклейн
вновь хмуро
осмотрел ее
наряд. Она хотела
спрятать то,
что он находил
привлекательным,
при этом другие
могли любоваться
ее так-мало-скрывающей
одеждой? Ее
черные клетчатые
брючки едва
прикрывали
бедренные
кости и туго
обтягивали
попку, а красная
кофточка хоть
и имела высокий
воротник, но
все равно ничего
не скрывала.
Странные
ассиметричные
швы так и притягивали
взгляд к выпуклостям
ее груди. А когда
вампирша двигалась,
можно было
мельком увидеть
ее плоский
живот. Он выбрал
эту одежду,
чтобы скрыть
Эмму от солнца,
а не привлекать
к ней внимание!
При первой же
возможности
он купит ей
новые наряды,
хорошенько
потратившись
на это с вампирских
денег.
Лаклейн
также собирался
выяснить, какую
сумму он вообще
сможет потратить.
– Мне
просто нужен
шарф или что-то,
чем я могла бы
завязать косички.
Иначе люди
увидят их…
– Ты
оставишь волосы
распущенными.
– Но
л-люди…
– Не
осмелятся
ничего сделать,
пока я рядом,
– когда Лаклейн
направился
в ее сторону,
Эмма в ужасе
шагнула назад.
Лаклейн
почти не помнил,
что произошло
на поле, и даже
прошлая ночь
осталась довольно
туманной в его
памяти, но знал,
что был не слишком
нежен. А сегодня
он набросился
на нее, прижал
к кровати и
был готов вонзиться
в это нежное
тело, прекрасно
понимая, что
этим причинит
ей боль. Лаклейн
видел, с какой
опаской она
смотрела на
его сжавшиеся
кулаки тогда
в душе. Вампирша
права – у нее
были все причины
бояться его.
Когда
они стояли на
балконе, он
увидел страдание
и боль, отражающиеся
в ее глазах.
Похожая боль
жила и в нем,
но он был слишком
искалечен в
душе и не мог
ей помочь. Слишком
полон ненависти
для того, чтобы
захотеть помочь.
– Могу
я тогда, по крайней
мере, позвонить
своей семье?
– спросила
Эмма. – Ты обещал.