— Дай
посмотреть,
— Эмма выхватила
записку, и,
расправив ее
на руле, бросила
быстрый взгляд
на дорогу, прежде
чем прочесть.
Тук,
тук…
— Кто
там?
— Эмма.
— Какая
Эмма? Какая
Эмма? Какая
Эмма? Какая
Эмма?
Перед
отъездом в
Европу Никс
сказала ей,
что в этой поездке
«она совершит
то, что ей было
предначертано».
Но,
очевидно, Эмме
было суждено
оказаться в
лапах буйнопомешанного
ликана. До чего
же фиговая у
нее судьба.
Своим
сообщением
Никс напоминала
Эмме о ее предназначении.
Она одна знала,
насколько
страстно Эммалин
мечтала обрести
свою настоящую
сущность, заслужить
свою собственную
страницу в
почитаемой
валькириями
Книге Воительниц.
— Что
это означает?
— спросил Лаклейн,
когда Эмма
смяла записку
и бросила ее
в ноги.
Она
была в ярости
от того, что
он прочел это
сообщение,
просто в исступлении,
что он вообще
видел что-либо,
позволяющее
узнать о ее
жизни. Учитывая
его способность
наблюдать и
схватывать
всё на лету,
он припрет ее
к стене еще до
того, как они
доберутся до
Ла-Манша.
— Люсия
зовет тебя Эм.
Так тебя называют
родные?
Всё.
Хватит. Слишком
много попыток
разузнать о
ней, слишком
много вопросов.
— Послушайте,
ммм, мистер. Я
попала … в
ситуацию. С
тобой. И чтобы
выбраться из
нее, согласилась
отвезти тебя
в Шотландию,
— голод делал
ее раздражительной,
что заставляло
забывать о
последствиях,
и зачастую
могло сойти
за храбрость.
— Я не соглашалась
быть твоим
другом, или…
спать с тобой,
или и уж тем
более награждать
твое вторжение
в мою личную
жизнь подробными
рассказами
о себе.
— Если
ты ответишь
на мои вопросы,
я отвечу на
твои.
— У меня
к тебе нет вопросов.
Знаю ли я, почему
ты был заперт
на протяжении
— сколько там
приблизительно?
— пятнадцати
десятилетий?
Нет! И, честно
говоря, не горю
желанием узнать.
И откуда ты
там возник
прошлой ночью?
Аналогично.
— Тебе
не любопытно,
почему всё это
произошло?
— Я
постараюсь
забыть «всё
это» сразу же,
как довезу
тебя до Шотландии,
так что, с чего
бы мне хотеть
узнать больше?
Мой модус операнди
всегда заключался
в том, что надо
быть тише воды,
ниже травы и
не задавать
слишком много
вопросов. До
сих пор он себя
оправдывал.
— То
есть ты ожидаешь,
что мы просидим
в этой закрытой
кабине всю
дорогу в тишине?
— Разумеется,
нет, — и Эмма
включила радио.
Наконец
Лаклейн сдался
и перестал
бороться со
своим желанием
смотреть на
нее. Он, не таясь,
изучал Эмму,
находя процесс
невероятно
приятным — и
это тревожило.
Ликан успокаивал
себя тем, что
ему просто
больше нечем
занять голову.
У него закончились
журналы, а радио
он почти не
слушал.