С той минуты его болезнь прошла. Он стал воспринимать вещи такими, как они есть. Он понял, что на свете много ярких, эффектных женщин, а его жена бледна и некрасива...
А сейчас мы с Тали, взявшись за руки, гуляем по площади, которая медленно наполняется неизвестно откуда взявшимся дымом. Он обволакивает нас, застилает глаза, зыбкими, струящимися клубами, стелется под ноги. Мы идем, постоянно натыкаясь на какие-то предметы. В дыму не видно никого и ничего.
А может быть, это вовсе не праздник? Кто-то перепутал декорации или это я забыл, в каком спектакле играю? Возможно, идет война и мы на баррикадах, между жизнью и смертью, на шаг от мучительной, раздирающей тело и душу агонии. Выстрелов не слышно, но пространство прошивают чьи-то полные ненависти и злобного удивления взгляды. Кто это и почему смотрит так зло? Неужели зрители?
Во время премьеры «Заблудившегося голоса» зрители впервые не покидали зал. Они не кричали «Браво!», не прерывали реплики аплодисментами, просто сидели молча и смотрели. Мне захотелось вдруг отбросить банальную беседу и спросить Тали, что она чувствовала, когда на нее вот так молча смотрели зрители. Она не умела петь. В спектакле звучала фонограмма. Но она вся – от кончиков аристократически изящных пальцев до тускло фосфорицирующей пряди волос над неестественно бледным лицом – обратилась в голос. Ее хрупкое, невесомое тело стало телом звука. И мне казалось, что она еще долго будет звучать, как одинокий, печально замирающий аккорд, даже тогда, когда упадет занавес, погаснет свет и зал опустеет. Но спектакль закончился, смолкла музыка и колдовство развеялось, легко и непринужденно, как эфирное облачко.
У меня странное ощущение, будто я с трудом вспоминаю свою роль. Но это абсолютно невозможно. Все мои роли я знаю назубок, они запрограммированы во мне на уровне подсознания, стали моей неотъемлимой частью, и даже если бы я очень старался, мне было бы трудно сбиться с раз и навсегда накатанной колеи. Сейчас я должен поцеловать Тали. Первый поцелуй – целомудренный и страстный. Вокруг никого не осталось, и даже дым слегка рассеялся. Я осторожно и в то же время уверенно обнимаю ее одной рукой, другую кладу ей на плечо. «Ее глаза сияют, как звезды» - это режиссерская ремарка. Глупо и пошло. Я видел, как сияют звезды, совсем не так. В глазах Тали страх и свет, плавно исчезающий свет меркнущего прожектора.
Завтра в спектакле «Заблудившийся голос» я буду ненавидеть и презирать ее, а перед этим неистово, отчаянно любить.