Как раз в этот момент ведущий, выскочив для своей обычной интермедии, обратил свой взор к амфитеатру и потребовал:
— Есть здесь маленькая девочка из… Уэльса?
Нерешительный голос сказал:
— Да, — отец с загорелой докрасна шеей поднял детскую руку, и ведущий сразу пообещал ей мороженое. На сцене улыбались Колин с Хани и несколькими танцорами.
— Теперь как насчет маленького мальчика из… Шотландии?
В жизни не видела ничего быстрее руки Йена. Она взметнулась вверх, задев ухо Адама.
— Да, да! — с готовностью завопил он. И я только сейчас поняла, как громко Йен умеет вопить.
— И как же тебя зовут, Джок?[3] — спросил ведущий.
Отцу Йена, когда он пел, не требовалась помощь усилителей. Йен был сыном своего отца. Не было уголка в театре, куда бы не донесся его голос:
— Йен Гордон Чарльз Ка-а-амерон! — Возбуждение придало добавочный оттенок его интонации.
Но, несмотря на грим, «загар» сразу сошел с лица Колина. Лицо Хани вспыхнуло от неожиданности и удовольствия. Он же просто стоял, не шевелясь, и если кто-то из буквально разинувшей рты аудитории рассчитывал на обмен репликами между отцом и сыном, то им пришлось разочароваться. Он как будто впервые в жизни слышал имя Йен Гордон Чарльз Камерон.
В перерыве дети болтали без умолку.
— Это как пантомима, только лучше, потому что не вульгарно, — с удовлетворением заключила Руфь.
И в самом деле, три четверти нашего квартета казались вполне довольными. Я даже слышала, как Адам посмеивался, когда Йен объявил о себе, и настойчивые возгласы Йена «Папа еще выйдет? Дебра, вы уверены?» должны были бы переполнить мою чашу удовольствия.
Но я не могла забыть ни это лицо, которое в мгновение ока, казалось, удлинилось и похудело, ни глаз, по которым так же внезапно стало видно, что в них неделю за неделей светят огни рампы. Где-то я ужасно промахнулась, не с близнецами, но с Колином. Каким-то образом я сделала ему больно.
Погруженная в эти мрачные размышления, я не заметила, как началась вторая часть, пока народная мелодия с ускользающим названием не обозначила выход Колина, на этот раз соло.
Я размышляла, испытывает ли кто-нибудь еще в театре те же чувства, что и я, слушая западающую в душу сладость строк:
От всей души дай обещанье,
Чтоб никогда не забывать.
Нельзя было даже представить себе, чтобы Колин выступил плохо, но это выступление явно было чем-то большим, чем просто спеть песню. В него, так что было почти невыносимо слушать, уместилось то, что я разбередила, не понимая — старые раны, прежние дни, прежняя любовь. Его жену звали Энн, и он ласково называл Руфь «Анни». И когда я подумала об этом, слева от меня раздался детский голос, безошибочно мелодичный и с такой же безупречной дикцией, как голос ее отца.