После этого Барсуков как будто успокоился. По крайней мере, Витьке именно так показалось. Неделю было тихо. «Три толстяка» почти не разговаривали между собой, и даже в общем кабинете одновременно старались не находиться. Совинского немного удивляло, что Коненко избегал и его тоже. Ведь Витька был на его стороне. Подумав, он решил, что Вовке просто стыдно за свой срыв, и он избегает общения со свидетелями своей минутной слабости. Если так, пусть успокоится. Витька решил дать другу для этого время и с разговорами не навязывался.
А через пару недель к нему подошел Барсуков. Остановился у стола, за которым Витька спешно правил чью-то статью, и сказал, что нужно поговорить.
Совинский поднял глаза и впервые за последние пару недель внимательно посмотрел на друга. Теперь уже бывшего. Это он понял сразу же. Не было у человека, стоявшего перед ним, ничего общего с тем Вадимом Барсуковым, которого он знал сто лет. Новый Вадим Барсуков смотрел сквозь Витьку холодными глазами и, судя по напряженному лицу, прежней дружбы помнить не собирался.
Тщательно закрыв дверь их общего кабинета, Барсуков изложил свое видение дальнейшего развития событий. Или Витька соглашается работать по предложенной схеме, или продает свою долю в фирме ему, Вадиму Барсукову, который от планов своих отступать не намерен. И уж тем более, не намерен прислушиваться к нытью таких мозгляков, как они с Коненко. Особенно резанули, почему-то, именно эти «мозгляки». Точного значения Витька не знал, но сразу понял, что самому Барсукову это слово кажется особенно уничижительным.
– А если я не захочу продавать свою долю? Что тогда?
– Лучше тебе захотеть, Витенька. Лучше захотеть и продать, пока я согласен купить. Ты мне мешаешь, Витенька.
Совинский слушал и не верил. Не хотел верить тому, что слышал.
Это нежелание верить своим глазам, ушам и совести как-то незаметно вошло у него в привычку. Витя Совинский с детства был мальчиком добрым и неконфликтным. Мама его научила, что о людях плохо думать нельзя. И даже если человек поступает плохо, у него, скорее всего, есть на это причины. Или ты его просто неправильно понял. И «плохо» – понятие субъективное. Если что-то плохо для тебя, это не значит, что плохо для всех. И думать надо в первую очередь обо всех, а не о собственном удобстве.
Если бы мама просто это говорила, возможно, и не принял бы маленький Витя эти правила так близко к сердцу. Но она ведь по этим правилам жила! И сына воспитывала личным примером. Потом уже, когда вырос, Совинский понял, что мама таким образом просто защищалась от гадства и жестокости окружающего мира. Убеждала саму себя, что просто неправильно все поняла, а на самом деле никто ее не обижал, не обманывал, не строил козни и не плел интриги. Просто неправильно поняла. По-другому мама защищаться не умела. И сына, жалея, научила вот такому, единственно известному ей, способу защиты.