маленький внучек! — Гершль наконец-то поравнялся со своим
внуком и присел на заснеженный валун, чтобы немного перевести
дыхание.
—
Дедуля... мне так хочется узнать, какой была моя мать... и мой
отец.
В ответ Гершль смахнул снег с соседнего валуна, жестом
приглашая Сергея сесть рядом с ним. Он поведал Сергею историю
его рождения, все то, что стало ему известно от акушерки, которая
была при Наталье в тот роковой день.
—
Ты был словно светлый лучик в ненастный день, Сократес, —
закончил он свой рассказ. — И у тебя тоже были мать и отец,
которые тебя любили.
Сергей увидел, что старик вытирает слезы, покатившиеся по его
щекам.
—
Ты плачешь, дедуля?
—
Это ничего, мой маленький Сократес, ничего — видишь, я уже
не плачу... Мне просто вспомнилась твоя мать... наша Наталья.
—
А она была красивая? — спросил Сергей.
Гершль умолк, отрешенно кивая головой, затем поднял
задумчивый взгляд на внука:
—
Для отца нет никого красивее, чем его дочь. Но с твоей
матерью мало кто мог сравниться и смышленостью, и мягким
характером. Она могла бы украсить жизнь любого мужчины-еврея,
достойного ее... если, конечно, он не возражает, что у жены на
каждое его слово есть своих два... — взгляд Гершля на мгновение
смягчился, затем старик снова погрузился в раздумья. — Не могу
тебе точно сказать, где и как она познакомилась с твоим отцом.
Помню, что я испытал, когда она привела его в наш дом,
знакомиться. Надо ж было,найти такого... мало того что не еврей,
так еще и казак, гонитель нашего народа...
—
Но ведь ты сам рассказывал, какая у них была хорошая семья,
что он любил ее! Разве не так?
—
Да, да... дело в том... дело вот в чем: чтобы выйти замуж за
твоего отца, ей пришлось отречься от нашей иудейской веры и
принять... христианство.
Гершль на мгновение умолк, чтобы его внук мог осознать всю
чудовищность этого поступка.
—
Ты хочешь сказать, что она больше с тобой не разговаривала?
—
Нет. — Гершль осекся, и по его лицу внезапно побежала
судорога.
—
Дедуля... что с тобой? Тебе нехорошо?
Гершль жестом успокоил его:
—
Нет, Сережа, это я перестал с ней разговаривать. Я сказал себе
— для меня моя дочь все равно что умерла.
Он вдруг снова залился слезами, и в этот раз уже был не в силах
сдерживать ни слез, ни слов.
—
Разве сможешь понять ты, мой маленький Сократес, как я мог
решиться на такое, — ведь я и сам этого не понимаю. Но жестокие
слова вырвались из моих уст. Я повернулся к ней спиной, раз уж
она сама, так я говорил себе, повернулась спиной к своему народу.