Я не знал и не хотел знать, как с ней можно поступить по-другому.
А Эстер, твоей бабушке, не оставалось ничего, лишь только при-
нять мою волю, хотя это сделало ее несчастной до конца ее дней.
Гершль едва находил в себе силы, чтобы продолжать рассказ.
—
Бедняжка, она так хотела поговорить со своей дочерью...
обнять ее, хотя бы разок. А мне... разве мне этого не хотелось? —
словно продолжая невидимый спор с прошлым, укоризненно
пробормотал он. На какое-то время он опять замолчал.
Когда он открыл глаза, его голос звучал устало:
—
Помню, мы с Эстер так жестоко поругались... Наталья чаписала
нам в письме, что у нас уже есть внук, Саша- Эстер умоляла меня,
чтобы позволил ей встретиться с дочерью, увидеть внука. Но я
запретил... запретил моей дорогой Эстер даже отвечать на письма
дочери.
—
Нам так и не довелось увидеть маленького Сашу, — продолжал
он. — Мы узнавали о нем, о том, как он рос, из писем Натальи. Я
не хотел даже писем ее читать... но твоя бабушка Эстер, она все
равно рассказывала мне, что в них написано. Мы так и не
свиделись с твоей матерью ни разу, не поговорили с ней... А потом
она умерла.
Гершль шумно высморкался, вытирая холодные мокрые щеки
рукавом пальто.
Тем временем посыпал легкий снежок. Они встали и продолжили
свой подъем. Гершль взял Сергея за руку и мягко произнес:
—
Но ты вот о чем должен думать, Сократес... повитуха, что
принесла тебя... Она сказала, что твоя мать видела тебя и успела
подержать тебя на руках, прежде чем умереть.
Сергей задумчиво помолчал, затем спросил:
—
А зачем ей было умирать, дедуля?
—
А зачем все люди умирают? Нам об этом знать не дано.
Гершль обнял внука за плечи, и они так и пошли дальше. Старик
молчал, а Сергей представлял себе, как он был на руках у матери
незадолго до ее смерти. Он даже не замечал, как холодно вокруг.
Теперь ему было известно, как он появился на свет и что рождение
идет рука об руку со смертью. Он чувствовал, насколько такое
может почувствовать восьмилетний мальчик, что его деду суждено
нести скорбный груз воспоминаний, подобно тому как он нес
сейчас свой саквояж, до самой смерти, которая одна только и
может освободить от всякого бремени. И все же он видел, что деду
стало легче на душе после этого разговора, и он был рад этому.
И Гершль тоже, словно проснувшись от тяжелого сна, обратился к
внуку:
— Вот такова наша с тобой жизнь, мой маленький Сократес. У
меня больше нет дочери и жены, а у тебя отца и матери. Мы