Но то, что произошло в восемьдесят седьмом — выходило за всяческие рамки. Падение самолета с Генеральным секретарем ЦК КПСС, гибель всей его команды, отвечавшей за внешнюю политику, убийство председателя КГБ, убийство первого заместителя председателя КГБ, убийство почти всех генералов КГБ, входящих в Коллегию. Бегство за границу одного члена Политбюро ЦК КПСС и арест второго по обвинению в измене Родине. Политический процесс, от которого веяло холодом «московских процессов» времен Сталина, все новые и новые факты предательства, аресты. Арестовали несколько предателей в МИДе, в министерстве внешнеэкономических связей (жирная кормушка), в самом ЦК КПСС. Выявили предателей в ГРУ ГШ, в КГБ — причем предатели были в полковничьих, а то и в генеральских чинах. Избрание Алиева на один из двух наивысших постов государства — это было против всех правил, что человек, изгнанный из власти одним Генеральным секретарем — возвращался к власти при втором, в СССР возврат во власть — было невозможен, если ты падал — то ты падал раз и навсегда. Предательство, предательство, предательство… если народ сначала с энтузиазмом воспринял факты разоблачения коррупционеров и предателей — то теперь место энтузиазма все более уверенно занимал ужас. Ужас от того, что государственный и партийный аппарат оказался полон коррупционерами и предателями сверху донизу, что государственная машина изъедена до дыр, до трухи. Рождалось четкое понимание, что если наверху столь неблагополучно — то что-то не так в самом государстве, если происходит такое. Надо что-то менять.
Отдельно следует сказать о партийном аппарате — сильной и самостоятельной ветви власти в СССР, не предусмотренной никакой конституцией. К восьмидесятым аппарат окончательно оформился, сложились аппаратные традиции, костяк, все знали, кого и куда выдвигать. Советская партийная вертикаль власти пронизывала общество сверху донизу, от секретаря заводской первички и до Генерального секретаря ЦК КПСС. И если того же директора завода, формально подчиняющегося только своему профильному министру вызывал на ковер секретарь обкома партии и начинал чехвостить — тот только стоял и униженно оправдывался. Хотя мог послать куда подальше — формально секретарь обкома, несмотря на записанную в Конституции руководящую и направляющую роль КПСС не имел никакого права спрашивать директора завода по рабочим вопросам. И это ладно, если вопросы дельные — а если перед тобой самодур?!
Так вот — сразу после переворота аппарат затаился. В конце концов, новый генеральный секретарь был избран, противостоять этому было как то… не с руки, если учесть сколько людей перед этим погибло. Утвердили. Но потом… как только стало все сильнее и сильнее пахнуть жареным, как только стали доходить нехорошие слухи из Москвы — аппарат начал потихоньку консолидироваться. Инстинкт самосохранения — самый сильный из человеческих инстинктов, он может бросить безоружных на простреливаемую пулеметами дорогу. А оружия у региональных партбоссов было достаточно — пока…