Вожди, даже якобы левые, никуда не годны; не имея доступа к массам, ничего нельзя сделать. Но, не обольщая себя чрезмерными надеждами, не стоит и впадать в «пессимизм», момент важный, и если даже мы немного поможем (пара листков и т. п.), и то кое‑что. И то не пропадет совсем бесследно»1.
Швейцарская партия в целом в смысле интернационализма сильно колебалась. Даже наиболее левые, во главе с Платтэном и Нобсом, не всегда шли до конца.
Большинство же, во главе с Гриммом, назывались интернационалистами, но колебания их были слишком сильны и к циммервальдской левой группе они относились весьма недружелюбно. На этом фоне даже небольшая работа среди женевских рабочих имела значение.
К концу 1916 и в начале 1917 года наша позиция большевиков успела выясниться всесторонне. Лозунги «Война—войне», «Оружие в каждой стране должно быть направлено против своего правительства и своей буржуазии», «Превращение империалистской войны в гражданскѵю» и др. были уже широко известны. Ряд статей Владимира Ильича наши выступления на Международной женской конференции (1915 г.) в Берне, на Международной юношеской конференции (1915 г:), выступление Владимира Ильича на с’езде Швейцарской соц. партии в Цюрихе (1916 г.) дали вполне ясное представление о нашей большевистской позиции.
Однако, успехом наша платформа не пользовалась. Интернационализм швейцарских социалистов, как и названных международных конференций, сводится к своего рода пацифизму. Люди не хотели, неспособны еще были итти на настоящую революционную борьбу и всячески отодвигали неумолимую истину, что войну можно прекратить только революцией.
В этой общей обстановке пришла весть о Февральской революции в России.
Буржуазная пресса не решилась прямо сказать, что совершилась революция, а говорила о смене кабинета министров. Но состав кабинета и те скудные данные, которые приводили телеграммы, ясно говорили, что свершилась революция.
Только одна газета назвала переворот «революцией в России», — но скорее, видимо, для сенсации.
Помнится то странное, непонятное чувство, охватившее меня, когда утром 17 марта (по нов. ст.) несколько товарищей с сияющими лицами, с газетой в руках, с красными гвоздиками в петлицах буквально ворвались к нам и шумно наперебой сообщили о происшедшем. Мы с мужем чем‑то были заняты в библиотеке, не успели еще посмотреть газету. Мы переглянулись в каком‑то недоумении, не соображая еще, что случилось.
Скоро все пошли посмотреть, что делается на улицах. Тут, особенно в пунктах, где жили русские, — Каруж и Плен–Палэ, оживление было необычайное. Друг друга поздравляли, радовались, неимоверно хотелось знать все подробности… и ринуться туда, где еще предстоят бои.