Принимаясь за ту или иную пьесу, Вахтангов всегда спрашивает: «ради чего» мы ее будем ставить? И далее:
— Ради чего я играю в пьесе свою роль?
— Ради чего существует студия?
— Ради чего существует театр?
— Ради чего существует искусство? и т. д.
Поставить эти вопросы Вахтангову помогла школа Л. А. Сулержицкого. И у него же Евгений Богратионович в эти годы заимствует ответ:
— Театр существует ради праздника добрых чувств, возбуждаемых со сцены у зрителя. Цель искусства — заставить людей быть внимательными друг к другу, смягчать сердца, облагораживать нравы.
…И только?
Идейно Вахтангов, в конечном счете, все еще в плену у толстовства, у Сулержицкого.
Власть этого учения под влиянием Сулержицкого и среды, сложившейся в Студии МХТ, настолько сильна, что Вахтангов не может еще до конца отдать себе отчет в том объективном значении, какое имеет его личное творчество в той же студии — творчество социально-критическое, идущее вразрез с духом толстовства.
Иных людей, вне студии и МХТ, Евгений Богратионович не знает, с иной жизнью не соприкасается.
Бывшие «мансуровцы» обычно вспоминают о громадном влиянии Вахтангова на каждого из них. Но очень велико было и коллективное влияние их на Вахтангова. Они питали в нем стремление «завести сверчка» изолированно от общественной действительности — «не только на сцене, а в реальной жизни, в живом быту своего коллектива. Нет дурных, порочных и злых, верили они, есть только несчастные. Чтобы человек был хорошим, нужна ласка, нежность друг к другу, прощение и забвение обид, — так нашептывал им студийный «сверчок». И они претворяли эту мудрость в жизнь, они пытались создать в студии тот уют, ту теплоту добрых товарищеских отношений, в атмосфере которых хорошо живется «сверчку», а еще лучше тем, кто слушает его простую и веселую песенку… И хорошо жилось в студии ее обитателям, которые, по секрету от всего мира («честное слово»), приходили сюда отдохнуть от жизни, погреться у очага искусства и послушать «сверчка», нашедшего приют у этого очага»[27].
Студийцы столько внимания отдают моральному кодексу студии, что он начинает становиться для них самоцелью. Студия превыше всего, она важнее всей остальной жизни, утверждают они. К ним присоединяется и Вахтангов, мечтающий обрести в студии (подобно Сулержицкому) ячейку идеального человеческого общества — островок среди холодного мира. И со всей своей страстностью отдается Евгений Богратионович этическому воспитанию учеников. «Злых» обращает в «добрых», легкомысленных — в преданных моральной идее студии и служению искусству. Он умеет быть требовательным и подчас грозным, но всегда добивается мира. В часы студийных вечеринок он неистощим в остроумии и веселых выдумках. Импровизирует смешные («кабариные») номера, сочиняет куплеты на студийную злобу дня, неподражаемо пародирует шансонетки и восточные песенки. Он считает юмор «лучшим лекарством от всякого дурного чувства по отношению к ближнему» и, как никто, умеет вносить веселье в жизнь и в работу. Когда среди студийцев возникают разлад, ссоры, разногласия, он старательно мирит их и любит устраивать в студии маленькие «праздники мира». Иное дело — в «Празднике мира» Гауптмана, на сцене, где различие и расхождение людей непоправимо. Здесь же, в студии, все проще и поправимее и может послужить только общему счастью и добру, думает он.