Пленник замка Зенды (Хоуп) - страница 125

Через несколько десятилетий Толкин сказал, что очень хорошие книги, написанные для взрослых, переходят к подросткам и детям, как переходит в детскую немодная мебель.[6] Это случилось и с «Гулливером», и с «Робинзоном», и даже, в какой-то мере, с «Дон-Кихотом».

Энтони Хоуп так высоко не замахивался, и его роману было еще легче перейти к подросткам. Сейчас не очень легко представить, что взрослые всерьез читали его — хотя нет, смотря какие взрослые. Чем проще душой человек, тем проще ему восхищаться этим рыцарским романом. Да, все дерутся, кого-то убивают — но ведь давно описано и известно, что смерть в таком жанре — не смерть, падают и умирают не люди, а куклы, карты, знаки добра и зла. Подлость и доблесть четко разделены, любовь — идеальна, герой — именно герой, в прямом смысле этого слова.

Хорошо об этом читать и так видеть в конце нового, несравненно худшего века; только и опасность больше, ведь черно-белый мир в настораживающей близости к сомнительным, а то и просто страшным раскладкам массовых культур и тоталитарных обществ.

Ничего не поделаешь, здесь, как и везде — Сцилла и Харибда. Чуть пережмешь в одну сторону — и радуешься словам «…нет места подвигу»[7]. Пережмешь в другую — и ужасаешься тому самому духу, который жить не давал молодому Честертону. Проверка одна: милость. Не «доброта», чего только ею не назовут, а именно то расположение души, тот сплав императивов и запретов, который обозначается только что написанным словом. В таком двухмерном пространстве, как повесть Энтони Хоупа, эта сверхдрагоценная добродетель, несомненно, есть.

Ни эту книгу, ни другие — «Сердце принцессы Озры» (1896), «Саймон Дэл» (1897) — просто нельзя превратить в апологию силы. И смотрите, к милости тут же прибавятся еще две совсем не брутальные добродетели. Первая — смирение. Стыдновато радоваться такой повести, это ведь даже не Честертон, даже не Стивенсон (теми тоже особенно не погордишься), просто кукольный театр какой-то. Вторая — надежда. Провиденциальная шутка одарила сэра Энтони Хоукинса странным вторым именем «Хоуп». Его он взял псевдонимом и превратил в фамилию.

И одна из недавних статей о нем эту шутку обыгрывает в самом названии, которое приблизительно, теряя игру слов, можно перевести «Значит, еще есть Надежда», то есть «Hope». Как они все нужны нам — надежда, смирение, милость.