А еще и налетчики, наши доморощенные мафиози (хоть слово это не вошло тогда еще в широкое употребление, само явление имело место быть – попробуйте опровергнуть!) мешали. И установка сверху на особое внимание к политическим преступлениям. Если бы на той же Цванцигеровской даче поселились подозрительные личности (молодые люди с горящими глазами, в потрепанной одежде), да еще бы пели запрещенные песни – тут бы, конечно, полиция подсуетилась бы, зашевелилась бы. А так…
Так что прав был и Феликс Глюк, составляя свой список, углубляясь в расследование: по большому счету, углубляться в расследование было и некому. А Глюка зацепила загадка, казавшаяся неразрешимой: вон сколько народу можно подозревать! Раз, два, три… не дюжина, а целых две дюжины; преступник, должно быть, на то и рассчитывал – затеряться в этой толпе. Или ни на что не рассчитывал, а преступление совершил спонтанно, как говорят, в аффектации, и теперь затаился в надежде, что за лесом одного деревца и не увидят.
И некоторые соображения личного порядка стимулировали интерес Феликса Францевича к расследованию. Во-первых, конечно, мадам Глюк. Дело даже не в том, что мадам Глюк хотела пить чай и с сахаром, Феликс Францевич догадывался, что при всей своей привязанности к племяннику мадам Лискович, а точнее, ее муж, долги за бакалею Глюкам не простит. Разве что требовать немедленного погашения не будет, и кредит в лавке продлит еще на пару месяцев. Однако мадам Глюк решила, что сын ее должен принять участие в расследовании преступления. А ежели мадам Глюк что-то решила, то это уж навсегда. Переубедить женщину из сверхпрочного сплава может только другая женщина, из сплава еще более прочного. Но уж никак не мужчина, тем более не собственный сын.
И студент, по всей видимости, невиновный, был полицией задержан, что казалось Глюку неправильным. Чувствовал Глюк от этого некоторый внутренний дискомфорт. И Семен, садовник, которого Глюк знавал в детстве и помнил человеком исключительной порядочности: даже паданцы Семен отдавал Людвиге Карловне, варившей из них конфитюр, ягодки с хозяйского куста не мог скушать, и не только потому, что Людвига Карловна, мадам Цванцигер, за тем следила, но так уж он, Семен, был устроен; что же об убийстве-то говорить! И судьба горничной с лакеем также волновала Глюка; девушка молоденькая, юноша – в полицейском участке, и безвинные, скорее всего; а безвинные страдать не должны, это Глюк совершенно точно знал, чувствовал, в это верил. Безвинным и так страданий достается – по воле Божьей, как же их еще и по человеческому недомыслию, недоисполнению долга лишним страданием нагружать!