По дороге Феликс Францевич зашел в прокуратуру.
Жора Жуковский оказался чрезвычайно занят: в кабинете его (он, невзирая на молодость и малую выслугу лет, имел уже собственный кабинет! Что значит – будущее светило!) сидели люди. На жест Глюка (ребром ладони по горлу: мол, во как надо! – и указательный палец вверх: мол, на одну минутку!) Жуковский выскочил в коридор.
— Я только что от Полоцкой, у нее случился удар, — сказал Глюк. — Ты не хочешь проехаться на дачу? Там пожар был, знаешь?
Жорик не то вздохнул, не то охнул, и при этом сморщился.
— Мне нет другого дела, кроме как твоей дачей заниматься! — буркнул он. — Знаю про пожар, без подробностей, правда: с утра был полицмейстер, рассказал. И вообще я имел что послушать – и от полицмейстера, и от Понятковича. Это оказывается, шутка была – насчет привлечения тебя к расследованию, чувство юмора у меня, видишь ли страдает! Или я не знаю, когда он шутит!
Тут Жуковский вздохнул, теперь уже явственно.
— Слушай, Феликс, бросай ты это дело. Оно тебе надо? Без тебя разберутся, даже и без меня – полицмейстер отправил на Фонтан опытных сыскарей, эти раскопают все, что можно. Студента сегодня выпустили, так что эта буйная мадам Лискович ни к кому больше приставать не будет. Ладно, я побежал, меня ждут…
— Так что, ты больше не будешь этим убийством заниматься? — спросил Феликс.
— Буду, но потом, когда полиция розыск закончит, — уже открыв дверь кабинета, обернувшись, сказал Жуковский. — А пока некогда мне!..
Так что в прокуратуре Глюк ничего нового не узнал.
Не узнал и в суде – Згуриди вообще не явился нынче на службу, что-то у него дома случилось. Глюк подумал, не заскочить ли к Згуриди домой — все равно по дороге, — но не решился, и по целым двум соображениям.
Во-первых, если дома несчастье (все равно какое), то Згуриди будет не до расследования преступления.
А во-вторых, дома у Згуриди была мама, и – несчастье там или не несчастье – мама Згуриди из дома никого не выпустит, пока не накормит. Особенно Феликса Глюка: тетя Софа Феликса любила и жалела, называла сироткой, и всегда норовила подсунуть ему в тарелку что повкуснее и пожирнее.
— Ты такой тощий! — говорила она, — такой же, как мой Деметр! Шкиля-макарона! Надо, чтоб щёки было из-за спины видно! А у тебя щека щеку целует…
Зато как она любила толстого Квасницкого!
— Сразу видно, хороший мальчик! — говорила она. — Так хорошо кушает!
Странно, но Жуковского, во времена их детства упитанного (теперь-то он стройный, что твой Аполлон), и не обделенного к тому же аппетитом, и рано потерявшего мать, тетя Софа недолюбливала, и сироткой не называла.