Свенельд или Начало государственности (Тюнин) - страница 16

         Мергус оглядел нас, словно увидел впервые, но продолжал спокойно и взвешенно.

         – Я знаю, что завтра будет со мной, годы, проведенные среди славян, многому научили меня. Народ, наделенный первобытной жаждой свободы и бесподобной терпимостью к произволу собственной власти, теряющий разум от выпитого вина и в поминальную тризну, и в долгожданный праздник,  никогда до конца не примет чужака, хотя и будет  терпимо относится к нему, если тот окажет неоценимую услугу. Невозможно понять его в одночасье, нельзя управлять им, оставаясь не русичем по духу своему, не добиться его любви и расположения, не став частицей его и в горе, и в радости. Вятичи прозвали меня Мером, и завтра умрет не Мергус, а Мер, не варяг, а славянин, не чужак, а один из них. Но кое-что мешает мне до конца почувствовать себя Мером, и сейчас я хочу избавиться от этого.

          Мы оставили Рюрика наедине со стариком, сожалея, что последняя тайна из жизни Мергуса оказалась недоступной для нас – Рюрик умел хранить чужие секреты тщательнее, чем свои собственные. Лишь я, Свенельд, догадался, что речь пойдет о каком-то древнем теперь уже варяжском символе власти – и как только мое неведение спало – я не сомневался – тайна Мергуса, несмотря ни на что,   не будет жить долго. 

7.

         Недалеко от поселения, на опушке леса, выходящей к небольшому озеру, располагались славянские божества – вырезанные из дерева фигуры, почерневшими ликами обращенные к зеркальной глади прозрачной, холодной воды. Здесь же, ближе к озеру, на устойчивых каменных подставках располагалась вытесанная из цельной глыбы неземной породы жертвенная ниша, в которой сравнительно легко лежа могли уместиться несколько человек.

          – Родовое капище, место обитания идолов, а рядом усыпальное ложе для  знатных умерших. –  Олег приставил к нам своего толмача по прозвищу Щепа,   высокого и худого до такой степени, что, похоже, кожа его была натянута прямо на кости и готова вот-вот лопнуть от неосторожного взмаха руки или резкого поворота головы. Щепа знал несколько десятков наречий, и, похоже, больше боялся неправильно истолковать какое-то слово или понятие, чем вызвать гнев богов и раздражение людей своим свободомыслием и чрезмерной откровенностью. Местный толмач отличался еще одной особенностью, делавшей его действительно незаменимым для нас в первые дни пребывания у русичей – своевременными разъяснениями он  предугадывал наши возможные вопросы и  избавлял нас от   необходимости задавать их слишком часто.

            Свободное пространство перед усыпальницей, тем временем,  заполнялось людьми: мужчины и женщины были в одинаковых, белых,  до пят рубахах, с распущенными волосами, без украшений и обуви. Несмотря на тесноту, стояла  пронзительная тишина, даже птицы в ближайшем лесу разом смолкли, словно подавились звонкими трелями. Но вот толпа взволнованно расступилась – несколько старцев с седыми аккуратно расчесанными и спадающими на грудь бородами на широком полотнище вынесли  и положили в нишу тело Гостомысла, с закрытыми веками и сложенными на груди   пожелтевшими  руками, одетого в такую же, как у всех, белую рубаху.